У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский
— Только два раза, а потом пошла сюда. Разве так поздно? Тогда мне надо домой.
— «Домой»? — улыбнулся Бескуров. — Правда, странно? Вот и мне надо «домой», а на самом деле у нас никакого дома нет, а есть только квартиры. Вам, Клавдия Васильевна, надо забрать к себе мать и устраиваться здесь по-настоящему. И ей спокойнее, я вам удобнее. Сужу по себе…
— Да вот обживусь немного, тогда уж… А у вас тоже осталась мать?
Черт дернул его за язык, он ведь совсем не собирался затрагивать эту тему. К чему Клементьевой знать, что у него есть жена, которая не хочет ехать в деревню? Ну и глупость же он сморозил! Но отступать было уже поздно.
— У меня положение гораздо хуже, — как можно беспечнее сказал Бескуров. — Видите ли, я поторопился обзавестись женой, а она в колхоз ехать не хочет. Вот я и живу пока бобылем.
— Не понимаю, — растерянно сказала Клава; она никак не думала, что Бескуров женат, но еще больше смутил Клаву тот несомненный, поразительный факт, что это известие было ей неприятно и почему-то огорчительно. — Не понимаю, Антон Иванович… Жена — и не хочет ехать. Почему?
— Город ей больше нравится. А здесь что — земля, коровы, навоз и тому подобное… Она не хотела, чтобы я принимал колхоз, но вы, конечно, понимаете, что я не мог отказаться. Это было бы просто нечестно. Вот вы же поехали в деревню, хотя в городе, возможно, вам жилось веселее.
— Нет, я не собиралась жить там. Я ведь выросла в деревне и хотела работать только здесь.
— Вот видите… И она выросла в деревне, а думает иначе. Я-то, к сожалению, об этом узнал только теперь.
Они медленно шли сначала по краю обрыва, затем свернули в бор и скоро вышли на улицу. Деревня спала, лишь изредка раздавался то там, то здесь одинокий возглас, приглушенный смех — и снова наступала тишина. В этой тишине парни провожали девушек, и можно было не сомневаться, что провожанье затянется до первых петухов.
Бескуров рассказывал Клаве о Зое, не переставая удивляться, зачем он это делает. Просто ли захотелось ему выговориться, поделиться с кем-то, все равно с кем, своими переживаниями, или он это делал специально для Клавы? Он и сам не отдавал в этом ясного отчета, но чувствовал, что ему легко и приятно говорить с девушкой, такой внимательной, чуткой, отзывчивой, словно она знала его давно и понимала, что происходит у него в душе.
— Но как же… как же будет у вас дальше? — спрашивала она, искренне жалея его и не скрывая этого. То, что она жалеет его, нисколько не оскорбляло Бескурова, хотя он счел бы унижением для себя, если бы такую же жалость проявила Татьяна Андреевна.
— Дальше? Право, не знаю, — в раздумье говорил Бескуров. — Вот поеду в субботу, узнаю, что она решила. Скорей всего, она все-таки не поедет, а люди поймут это не так, как следует, — добавил он, имея в виду Лысова и Звонкова. — Ну, вы-то теперь понимаете, в чем дело, а это для меня много значит. Я ведь никому еще не говорил об этом.
Клава кивнула, чуть зардевшись. Но в темноте он не мог этого заметить, иначе она окончательно бы смутилась. Они уже стояли у калитки Хватовых, и Клава, прислонившись спиной к столбу, время от времени оглядывалась по сторонам. Ее светлое платье, наверно, видно издалека. Но уходить было неудобно да и не хотелось.
— А вам разве не хочется в город? Поедемте в субботу вместе, — предложил Бескуров. — До перевоза я возьму лошадь.
— Я бы пошла, но удобно ли? Вот, скажут, председатель и зоотехник бросили все и уехали по домам. А ведь завтра уборка, комбайн уже вышел в поле.
— К субботе все войдет в колею, дело не станет. К тому же всего одна ночь — вечером выедем, утром вернемся. Ладно, я скажу вам, когда мы сможем выехать.
В эту минуту Клава увидела Лену. Лена, конечно, сразу узнала их, но и виду не подала, быстро шмыгнула в калитку и затопала по крыльцу, не оглядываясь. Клава торопливо сказала:
— Мне пора, Антон Иванович. До свидания. — Она протянула ему горячую руку.
— До свидания, Клавдия Васильевна. Спокойной ночи.
Клава исчезла, а Бескуров еще с минуту стоял на месте, словно ждал, что она вернется. Потом он медленно провел по лицу ладонью, осторожно прикрыл отворившуюся калитку и не спеша зашагал по улице.
XVIII
Комбайн удалось пустить не сразу — через каждые десять-двадцать метров он останавливался. Комбайнер, молодой чумазый, в клетчатой рубашке, яростно отплевывался, вполголоса матерился и без конца соскакивал с мостика, чтобы выяснить, в чем дело. Лишь в десятом часу агрегат, словно ему самому надоело капризничать, заработал исправно, и Бескуров с удовольствием сделал на нем огромный круг по всему полю. Потом слез, постоял еще с полчаса и, убедившись, что теперь все пойдет, как надо, направился к стоянке трактористов.
На лужайке, исполосованной гусеницами и колесными шпорами, тесноватой от разбросанных там и сям железных бочек, плугов, культиваторов, сеялок и борон, возле щита для объявлений толпились механизаторы и колхозники. Тут же крутились вездесущие ребятишки. Бескуров еще издали услышал оживленный разговор, взрывы смеха. Его разобрало любопытство, смешанное с легкой досадой: нашли время прохлаждаться… Потом он подумал: похохочут, перебросятся шуткой и опять за работу. День-то ведь у них ненормированный, тем более в страду.
От щита навстречу председателю шел Костя Проскуряков. Как видно, он только что отсмеялся, веселые искорки еще прыгали и светились в его глазах, но к Бескурову Костя подошел как и подобает комсомольскому секретарю — с деловито-озабоченным выражением на лице, со сдвинутыми к переносью бровями.
— Чего там ребята смеются, Костя? — спросил Бескуров. Он еще в первые дни заметил этого сухощавого, энергичного парня и полюбил его за неунывающую веселость, за постоянную готовность выполнить любое поручение.
— Смеются-то? Да вот, боевой листок из МТС привезли, Антон Иванович. Насчет Володи Шишкина. Слышали, какой он номер отколол?
— Нет, не слыхал. А что такое он сделал?
— Ох, и разрисовали его там! — ткнул Костя пальцем в сторону щита. — И стихи есть. А в общем, Антон Иванович, некрасивая история. Он же, понимаете, из города добровольцем к нам приехал, пример должен показывать, а он черт-те что отмачивает. Говорят, до прокурора дело дошло.
— Вон как! Чему же вы тогда смеетесь? Тут, брат, не до смеха. Шишкина я знаю, он же безупречно до сих
