Дни убывающего света - Ойген Руге

За едой Клаус снова действовал на нервы политикой, точнее говоря, короткими историями, которыми хотел показать свою важность. Но кого интересует, что Гельмут Коль на прошлой неделе сказал за обедом, или что в ресторане бундестага украли ложки? Маркус не прислушивался, он вдруг страшно проголодался. Ели свиное филе с кнедлями из шпината, но свиное филе было начинено рокфором, и Маркус демонстративно выковырял рокфор, а Клаус разозлился, по нему это было заметно. Но промолчал.

И тут вдруг объявили о «семейном совете».

Выяснилось, что из Telekom снова пришло письмо. Как обычно — пропуски, плохие оценки, но постепенно обстановка накалялась.

— Дело не в том, что я раздобыл тебе практику с обучением, — сказал Клаус, но, конечно же, думал Маркус, дело именно в этом.

Он терпел эту обычную проповедь — жизнь, профессия, и если ты сейчас не… И тут ему нужно было «выразить свое мнение».

— Это всё равно кидалово, — ответил Маркус. — В начале Telekom обещает, что тебя возьмут на работу, а потом вдруг говорят: «Только одного!»

Клаус снова: ты можешь подать документы куда угодно, и если добьешься успехов и так далее, а Маркус спрашивал себя, каких таких успехов, собственно, добился Клаус. Он что — учился на депутата? И был ли Клаус в состоянии решить задачи по математике из ПТУ, синус, косинус, вряд ли! Тут он зевнул, просто так — еда, две последние ночи, не как обычно, против Клауса, но Муть вдруг сказала, чтобы он прикрывал рот рукой (как будто всё дело было в руке у рта), и что ему надо быть благодарным, что Клаус раздобыл ему эту практику с обучением бла-бла-бла.

— Я его об этом не просил, — возразил Маркус.

Это была чистейшая правда — он никогда не просил Клауса раздобыть ему место с обучением на электрика-связиста (он вообще-то очень хотел ухаживать за животными, а если не получится, из-за отсутствия свободных учебных мест, он стал бы поваром, в этой профессии были свободные места, но нет — электрик-связист).

Но лучше было промолчать. «Скажи правду!» Но когда он и в самом деле начал говорить правду, Муть начала орать, точнее говоря, пыталась орать своим голосом, который никогда не выходил из нее по-настоящему, и после того как она какое-то время поорала (содержание неинтересно), перевела дух и переигранным жестом швырнула маленький пластиковый пакетик на стол:

Доза. Травка. Вещество, которое, по убеждению Маркуса, было в тысячу раз безопаснее алкоголя, не причина для волнений, но — Муть разошлась. Муть ужасно разошлась. Да, он обещал не курить больше травку (а что ему оставалось). Но одно только наличие пакетика не говорит о том, что он и правда курил. Найденный пакетик доказывает, скорее, обратное, нашелся Маркус. Но логика сейчас помогала мало.

— Хватит, — сказала Муть. — Вот где мне это уже! Понимаешь, вот где! — Она подвела руку к самому носу.

И тут снова голос пастора:

— Если ты сейчас же не образумишься, Маркус, то мы когда-нибудь будем вынуждены…

— О господи, — протянул Маркус.

— Слушай! — заорала Муть.

— Он не имеет права говорить мне что-нибудь, мудак этот, — заорал в ответ Маркус.

И наконец заорал мудак:

— Вон, — заорал мудак, — вон!

Маркус собрал свои вещи и поехал в Котбус.

Вечер воскресенья он провел один перед телевизором в квартире, которую делил с другими ребятами, переключался с «Белые люди не умеют прыгать» на тупой «Место преступления» и в итоге оказался на канале про секс с девятьюстами телефонными номерами, под который он подрочил.

Утром в понедельник он появился на работе без опозданий. На этой неделе его определили в отдел технического сервиса и со своим коллегой он поехал на вызовы — каналы связи, устранение помех. Коллегу звали Ральф. Ему, по меньшей мере, сорок. На улице шел дождь, холодный ноябрьский дождь, пальцы заледенели. Один раз они остановились у закусочной, и Ральф угостил его сарделькой с карри и горячим чаем. Они сидели в машине с заведенным мотором, было тепло и уютно, раздражало только то, что Ральф всё время слушал идиотскую музыку.

Во вторник вечером приехали всё остальные соседи по квартире. Они купили пару бутылок пива и рассказывали про то, каких девок подцепили на выходных. Маркуса это всё довольно быстро стало бесить, он рано лег спать, подрочил еще разок (в этот раз на пепельную блондинку со спортивными титьками).

В среду после смены он потолкался какое-то время в так называемом центре, посмотрел, как два водителя орали друг на друга из-за поврежденного кузова. Потом пошел в единственный клуб, который был открыт на неделе. Какое-то время постоял в углу и попялился на девок.

В четверг попытался немного подучить математику.

В пятницу утром сказал Ральфу, что ему надо на похороны бабушки. Ральф отвез его на вокзал.

Около одиннадцати он был на кладбище на улице Гёте. Он проходил здесь раньше с дедушкой и бабушкой, видел с улицы надгробья или стареньких бабулек с лейками, но ему никогда не приходило в голову, что это вот, по ту сторону разваливающейся стены, по ту сторону косо повисших между столбами ворот, когда-либо может иметь отношение к нему. Ему всегда казалось, что это островок вне времени, вне мира и, хотя это было кладбище, когда он пришел, его одолело сомнение, что здесь сегодня будут хоронить его бабушку. Но и в самом деле в полуразрушенном окошечке для объявлений у входа висело объявление о сегодняшних похоронах, двенадцать часов.

Хотя столбик термометра не опускался ниже нуля, было страшно холодно. Влажность повисла на ветвях, проникла всюду — в почву, воздух, а вскоре и в старую шведскую шинель, которую он купил в берлинском магазинчике, где шмотки продают на вес. Маркус стал расхаживать перед кладбищем. Магазинчик напротив заколотили досками. Только цветочная лавка была открыта, полуразваленная гэдээровская одноэтажная постройка, вокруг витрины которой всё было усеяно немудренными граффити. Маркус вошел в лавку. Здесь было тепло, но продавщица тут же спросила его, что он хочет, и какое-то время Маркус делал вид, что выбирает цветы, и он правда подумал о том, что нужно купить цветы бабушке Ирине. Но в кармане у него не было и десяти марок, и он решил, что разумнее будет зайти в соседнюю забегаловку и купить