Дни убывающего света - Ойген Руге

взял это нечто-типа-вазы с постамента и понес, держа перед собой как торт или как кубок, очень медленно, а за человечком пошли все люди — первыми его отец и дедушка Курт. Те, кто стояли у двери, теперь сами по себе выстроились в живой коридор, и он, Маркус, неожиданно оказался впереди этого живого коридора. Он мог бы коснуться своего отца. Да, он почти коснулся его! Но отец прошел мимо него, не заметив.

Маркус остался стоять у выхода, смотрел вслед растягивающейся процессии. Она двигалась вдоль аллеи, свернула вправо, свернула еще раз вправо, когда последние скрылись за поворотом и двинулась затем, под предводительством человечка с фуражкой железнодорожного служащего, снова в противоположном направлении, назад, пока человечек не остановился. Здесь газон был свежевскопан, широкая полоса, как грядка с овощами, разделенная на более мелкие грядки. На первой уже лежали цветы, а там, где цветы заканчивались, в земле была дыра, такого размера, что это нечто-типа-вазы как раз в нее входило, и в тот момент, когда человечек наклонился, чтобы опустить в дыру это самое нечто-типа-вазы, Маркус понял две вещи:

Во-первых, он понял, почему человечек носит свою фуражку застегнутой на ремешок под подбородком.

Во-вторых, он понял, что вот это, нечто-типа-вазы, и было его бабушкой Ириной.

На обратном пути начался дождь. Его старая солдатская шинель потяжелела. Прошла вечность, пока его ноги согрелись.

[глава XIX]

1 октября 1989

Она всё еще чувствовала себя раздавленной. С трудом выстояла проводы гостей; пожимала руки, улыбалась; слушала пьяную болтовню Бунке; кивала Аните, которая неустанно повторяла, какой чудесный, несмотря ни на что, получился день рождения … Еще раз попросила прощения у Ценка.

Теперь она стояла в салоне и изучала беспорядок, который устроил Вильгельм… Раздвижной стол выглядел как рухнувшая птица. Обе половинки столешницы косо вздымались вверх. Остатки еды и разбитой посуды на полу как внутренности какого-то издохшего животного.

Она бы с удовольствием немедленно позвонила доктору Зюсу: веские факты — он же так сказал?

— Товарищ Повиляйт, в таком случае вам нужны веские факты!

Теперь он получит свои «веские факты».

Она шагнула вперед, потрогала острие гвоздя, торчащего из столешницы… попробовала постучать по дереву. Проверила, похож ли этот звук на тот ужасный, когда столешница грохнула по голове Ценка, облокотившегося о буфет, чтобы выловить с ближнего края соленый огурец… Ценк, именно он! Она всё еще видела его перед собой, с разбитыми очками в руках. Дрожащего. Удивленные глаза беспомощно плавают на лице…

А кто, собственно, будет оплачивать очки?

— Ну, я начну, — сказала Лизбет.

Она неожиданно оказалась рядом.

— Вот великолепно, — отозвалась Шарлотта. — А я-то подумала, что ты отпуск возьмешь сначала.

Она отвернулась и вышла из комнаты. Недолго поразмышляла, не уединиться ли ненадолго в башенной комнате, чтобы прийти в себя. Это было единственное помещение в доме, доставшееся ей в единоличное владение. Но двадцать четыре ступеньки до него ужаснули ее, и она решила довольствоваться кухней.

В прихожей она столкнулась с Вильгельмом. Шарлотта воздела вверх руки, задохнулась. Вильгельм что-то сказал, но Шарлотта не расслышала, не посмотрела на него. Она обогнула его, быстро прошла на кухню. Закрыла дверь. На всякий случай, повернула ключ, прислушалась…

Ничего. Только ее дыхание стало подозрительно хриплым. Она схватилась за правый брючный карман, чтобы проверить, на месте ли эуфиллин — на месте. Шарлотта крепко зажала пузырек в кулаке. Иногда помогало даже просто зажать пузырек в кулаке и сосчитать до десяти.

Она сосчитала до десяти. Обошла вокруг стола, доверху заставленного немытыми кофейными чашками, и опустилась на табурет. Завтра, решила она, позвоню доктору Зюсу, чтобы записаться на прием. Веские факты!

Она же уже предъявила ему кучу «веских фактов»! Это ли не «веские факты»: счета от службы по изготовлению ключей — десять или двенадцать их было? Потому что Вильгельм велел повсюду вставить надежные замки, а потом терял ключи, точнее сказать — он их прятал, а найти не мог… Это ничего не значит? Или «НД», в которой он недавно перечеркивал каждую статью красным карандашом, чтобы не забыть, что уже читал ее. Или письма, которые он рассылал по самым разным учреждениям… Честно признаться, самих писем у нее не было. Но зато ответы на них: ответ с телевидения ГДР, потому что Вильгельм пожаловался на какую-то передачу. Правда, выяснилось, что это была западная передача. И что же сделал Вильгельм? Вильгельм написал в органы государственной безопасности. Красной ручкой своим крючкообразным почерком, который всё равно никто не мог разобрать. Написал в госбезопасность, так как подозревал, что цветные телевизоры «Sony», несколько тысяч которых были импортированы в ГДР, оснащены вражеской автоматикой, постоянно тайно переключающей на прием сигнала с Запада…

И что же сказал этот Зюс?

— Но, товарищ Повиляйт, из-за этого мы не можем поместить его в сумасшедший дом.

Сумасшедший дом! Кто тут говорит о сумасшедшем доме? Но какое-нибудь местечко в каком-нибудь приличном доме престарелых Вильгельму нашлось бы. Как-никак он семьдесят лет в партии! Награжден Золотым орденом за заслуги перед Отечеством! Что еще нужно!

Пустой номер, этот Зюс. А еще окружной врач! Тут даже слепой бы заметил, что творится с Вильгельмом. Сегодня все увидели: «Достаточно побрякушек в коробке!» Как это называется? А он получает Золотой орден за заслуги перед Отечеством — у нее даже серебряного нет! И: «Достаточно побрякушек в коробке!» Счастье, что не было районного секретаря. Какой позор. А его пение. Она же четко сказала Лизбет, чтобы не наливала Вильгельму больше. Его и трезвым трудно переносить. А как он отвечал людям: «Овощам место на кладбище». Что он вообще имел в виду этим «овощам место на кладбище»?

Шарлотта не включала лампу на кухне, но синеватый свет от фонаря на улице заполнил помещение и сквозь открытую дверь, ведущую в коридор для посыльных, видна была другая, ведущая прямо в комнату Вильгельма, которую тридцать пять лет назад он велел замуровать. Только сейчас, размышляя о том, что Вильгельм имел в виду под кладбищем, она заметила, что всё время таращится на замурованную дверь. Вид замурованной двери был ей неприятен. Она встала, закрыла дверь в бывший коридор для посыльных. Снова опустилась на табурет.

Когда Вильгельм однажды покинет дом, дверь вернется на место. Этот постоянный обходной путь через прихожую — идиотизм. Одно и то же всё время, как будто ей нечего было больше делать. Каждый раз, когда ей нужно было что-то из кухни, она носилась туда-сюда. Когда ей нужна была Лизбет: туда-сюда. Сколько она набегалась туда-сюда