Дни убывающего света - Ойген Руге

У них при себе Round-the-world-Backpacker[30], в котором обо всём написано. Руководствуясь им, они каждое утро планируют предстоящий маршрут. Вчера были в парке Чапультепек и Антропологическом музее, и после уговоров Александр присоединился к ним, потому что Backpacker уверял, что Антропологический музей в Мехико относится к лучшим музеям мира, но, возможно, еще и потому что ему кажется, будто эти женщины притягивают его, притягивают и отталкивают — одновременно.

Претензий к ним, как уже говорилось, не было. Кати, первой подошедшую к его столу, приятную и умную особу, каждый в этом отеле, пожалуй, счел бы красавицей, и в самом деле, едва ли были убедительны контраргументы о излишне обнажающей десны белоснежной улыбке или о маслянисто поблескивающих, аккуратно депилированных и чуть кривых — господи боже мой — голенях, выглядывающих из-под коричневой юбки-колокола.

— Hello, — говорит Кати и садится слева от него за квадратный, накрытый белой скатертью стол.

Она говорит громко и, здороваясь с Александром, широко распахивает глаза. Кудрявые свежевымытые черные волосы и лоб охвачены белой резинкой, в гигиенических целях — чтобы волосы не попали в еду. Солнцезащитный лосьон, которым она щедро намазалась, еще не совсем впитался, и по едва приметным порам на переносице видно, что она забыла намазать место между выщипанными бровями.

— Ну, куда сегодня собираетесь? — спрашивает Александр, тут же опасаясь, что они воспримут его вопрос как готовность и сегодня сопровождать их.

— Возможно, в музей Фриды Кало, — говорит Кати. — Ты там уже был?

— Не-а, — говорит Александр и пытается сделать незаинтересованный вид.

— А там и Троцкий где-то неподалеку, — сообщает Кати.

Тут к столу подходит Надя. Надя чуть ниже ростом и вообще меньше подруги, у нее не такие белые, но, по всей видимости, настоящие зубы и не столь определенный цвет волос. Зато на ней розовый топ с глубоким вырезом, с непонятной, напоминающей бандаж, конструкцией из лямок. Но несмотря на эту броскость, она как-то расплывается, движется крадучись, беззвучно проскальзывает между стулом и крышкой стола. Приветствие, дуновением слетающее с ее уст, скорее похоже на выдох, а взгляд минует Александра, и непонятно, то ли он высокомерен, то ли скрытен. Его слегка удивляет, что Надя изучает в университете теорию коммуникации. Еще она изучает германистику, психологию, индологию и немного пение (точно он не понял), в то время как Кати изучает «всего лишь» юриспруденцию, политологию и экономику туризма. Точнее говоря, изучала.

— Как ты думаешь, поехать сегодня на Фриду Кало? — спрашивает Кати, обращаясь, скорее, к Наде.

Надя теребит вечно сползающие лямки, едва пожимая плечами.

— Троцкий — объясняет Кати, — там же поблизости.

— Троцкий? — Надя приподнимает губу высоко, до самого носа.

Кати что-то вспомнила:

— Троцкий был коммунистом. Как твоя бабушка.

Александр, к несчастью, уже рассказал обеим о Шарлотте. На то обстоятельство, что его бабушка и дедушка были коммунистами, Кати отреагировала тихим вздохом, как будто случайна зашла в занятую кабинку туалета. Теперь же она сочла это любопытным:

— Может, они даже знали друг друга?

— Вряд ли, — говорит Александр.

Он мог бы рассказать сейчас о Вильгельме. О спекуляциях насчет его секретной деятельности, которую Вильгельм всегда отрицал, хотя одновременно умел подогреть интерес тем, что, когда, например, речь заходила о Троцком, он состраивал такое лицо, будто ему было что скрывать. Хотя в Мексику он приехал совсем незадолго до убийства Троцкого, если даже не после него. Но и на этот счет не было никаких точных сведений. Он мог бы рассказать, как однажды он, Александр, в доме бабушки и дедушки, случайно встретился с человеком, покушавшимся на Троцкого, и это, как ни странно, было правдой, хотя лишь спустя двадцать лет после визита в ГДР мексиканского художника, Альфара Сикейроса, он узнал, что тот сидел в тюрьме в Мексике не только из-за своего «ангажированного искусства» и не только за «участие в деле рабочего класса», но и из-за того что пытался из автомата расстрелять Льва Троцкого, причем непостижимым образом умудрился промахнуться по своей жертве, хотя и находился посреди его спальни.

Всё это он мог бы рассказать, но не рассказал. Он прихватил еще тостов и кофе, а потом и вареное яйцо. Вернувшись к столу, он чувствует, что обе девушки уже договорились о планах на день, но не спрашивает их. Не спрашивает он, и не спрашивают его. Он слегка задет. И сердится на себя за это.

Спустя час он сидит в вагоне метро. По его подсчетам сегодня воскресенье, но воскресная размеренность не ощущается: метро набито больше, чем обычно, люди разнаряжены, у многих пестрые костюмы и мексиканские флаги в руках. Так принято в Мексике по воскресеньям? На Indios Verdes ему нужно пересесть. Здесь, на краю огромного автовокзала, стоит хлипкого вида автобус с национальным флагом, прикрепленным на лобовое стекло, и из-за своего размера внушающим опасения относительно надежности крепления, и написанной от руки табличкой «Теотиукан».

Водитель ждет, когда автобус заполнится пассажирами. Потом, уже во время поездки, молодой человек идет по проходу и, не выдавая билетов, собирает оплату, с каждого по тридцать песо.

Автобус едет по пригороду или пригороду пригорода, по сравнению с которым квартал, где его ограбили подростки, можно назвать состоятельным: муравейники, серые коробки, возведенные впритык друг к другу. Между жилыми застройками и магистралью натянута колючая проволока. Он не понимает, заграждает она людям вход или выход.

Путь намного длиннее, чем он себе представлял. А что он себе представлял? Сейчас автобус едет по местности, напоминающей степь. Мусор цивилизации. Кактусы, с зацепившимися о них разноцветными пластиковыми пакетами.

Он вспоминает фотографию, крошечную, черно-белую: бабушка перед Пирамидой Солнца в Теотикуане. Собственно, мало что можно разобрать. Кажется, на фотографии был кактус. Бабушка вроде бы стояла рядом, в светлой одежде: в широкой юбке и наглухо застегнутой блузке. Хорошо воспитанная, благополучная, немного напоминающая белую женщину из «Кинг-Конга», а позади нее черным силуэтом — она, пирамида. Когда бабушка рассказывала ему о Городе Мертвых, в центре которого стоит пирамида, он представлял себе город, вдохновляясь утренней дорогой в детский сад: пустые улицы, темнота, газовые фонари еще горят, а тщедушный мужчина, который утром и вечером ездит на велосипеде по Нойендорфу и гасит или зажигает газовые фонари своей крючкообразной палкой, таинственным образом связан с тем маленьким отвратительным божеством, которое бросается в костер на вершине пирамиды, чтобы новым Солнцем воскреснуть над Землей.

Сейчас он рад, что поехал один. Вчера в музее ему было