Не могу и не хочу - Лидия Дэвис
Сегодня все три лежат в снегу.
Сейчас, глубокой зимой, они проводят много времени лежа в снегу.
Ложится ли она потому, что две другие уже легли, или всем трем кажется, что сейчас как раз подходящий момент для того, чтобы прилечь? (Только что пробило полдень, ранняя весна, подмораживает, но снега на дороге нет.)
Верно ли, что лежащая корова, если смотреть на нее сбоку, по форме больше всего похожа на ложку для обуви, если смотреть на нее сверху?
Трудно поверить, что жизнь может быть настолько простой, но она именно такая и есть. Это жизнь жвачного животного, одомашненного, живущего в безопасности жвачного животного. Но если бы она собралась родить теленка, ее жизнь несколько усложнилась бы.
Коровы в прошлом, в настоящем и в будущем — они были такими черными на фоне тусклой изжелта-зеленой травы в ноябре. Потом они были черными на белом зимнем снегу. Теперь, весной, они черные на фоне бурой прошлогодней травы. Скоро они будут черными на фоне темно-зеленой летней травы.
Две из них, похоже, беременны, и, наверное, уже давно. Но трудно сказать точно, ведь они такие огромные. Мы не узнаем, пока теленок не родится. А когда он родится, корова будет казаться такой же большой, какой она была раньше, хотя теленок тоже будет довольно большим.
Углы пасущейся коровы, если смотреть на нее со стороны: линия от выпирающих бедер до плеч идет под очень плавным, едва заметным наклоном. Затем, от плеч до кончика носа, которым она роется в траве — очень резкий, крутой наклон.
Поза, или форма, пасущейся коровы уже сама по себе грациозна.
Почему они так часто пасутся, стоя ко мне боком (но не лицом и не задом)? Может быть, так им виден и лес, по одну сторону, и дорога, по другую? Или это дорожное движение, пусть даже редкое, справа налево и слева направо, все-таки действует на них, так что они располагаются параллельно ему?
Или, может быть, это вообще неправда, что они чаще пасутся боком ко мне. Может быть, я просто скорее обращаю на них внимание, когда они стоят боком. В конце концов, когда они стоят боком, мне видна самая обширная по площади сторона их тела; а когда они стоят строго лицом или строго задом, мне, наоборот, видна самая узкая их часть.
Они медленно передвигаются туда-сюда по полю, только хвосты энергично качаются из стороны в сторону. По контрасту с ними, птицы — такие же черные — взлетают стайками и волнами опускаются на землю, все разом, позади и вокруг коров. В движениях птиц чудится радостное нетерпение, но на самом деле они, наверное, просто очень настойчиво преследуют добычу — мух, которые, в свою очередь, пулями взмывают в воздух и снова садятся на коров.
Хвостом они не то чтобы машут, и не виляют, и точно не бьют. Скорее они им взмахивают, с небольшим щелчком на конце.
Она опустила голову и щиплет траву, окруженная темным ореолом собственной тени.
Так же как нам трудно закончить с прополкой в своем саду, потому что постоянно замечаешь новые сорняки, — так и ей, наверное, трудно перестать щипать траву, ведь впереди всегда остаются сочные нетронутые стебли.
Если трава короткая, она ухватывает ее губой, если трава длинная, она помогает себе языком, чтобы стебли поместились во рту.
Их большие языки не розовые. У двух из них языки светло-серые. У третьей, самой темной, он темно-серый.
Одна из них родила бычка. Но нельзя сказать, что ее жизнь сильно усложнилась. Она стоит смирно, чтобы дать ему насосаться молока. Она облизывает его.
Сложными были только те несколько часов в Вербное воскресенье, когда она собственно рожала.
Сегодня коровы снова расположились симметрично, но на этот раз между ними пристроилось бесхозное черное пятнышко — теленок.
Раньше, когда они ложились в поле отдохнуть, получалось три продолговатых бугорка. А теперь получается три и еще один, совсем маленький.
Вскоре он, трехдневный, уже пасется с ними, или учится пастись, но он такой маленький, что с того места, где я за ним наблюдаю, его иногда загораживает травинка.
Когда он стоит неподвижно, миниатюрный, носом в траву, как и его мать, тело у него такое маленькое и ножки такие тонкие, что он похож на большую черную скрепку.
Когда он бежит за ней следом, его галоп напоминает о лошадке-качалке.
Иногда они возмущаются — когда у них нет воды или они не могут войти в амбар. Одна из них, самая темная, издает двадцать или того больше мычаний со строгой периодичностью. Мычание эхом отдается от холмов, как пожарный колокол.
В такие мгновения она звучит властно. Но никакой власти у нее нет.
Родился еще один теленок, у второй коровы. Теперь один из темных комочков в траве — это старший теленок. А тот, что поменьше, — это новорожденный.
Третья корова не принесла теленка, потому что она никак не хотела залезать в фургон, чтобы ее отвезли к быку. Через несколько месяцев ее решили забить. Но она никак не хотела залезать в фургон, чтобы ее отвезли на бойню. Поэтому она до сих пор здесь.
Другие соседи время от времени отлучаются или уезжают, но коровы всегда здесь, в поле. А если не в поле, то в амбаре.
Я знаю, что если они в поле и если я подойду к забору с этой стороны, рано или поздно они тоже подойдут к забору с той стороны, чтобы поздороваться.
Они не знают слов человек, сосед, смотреть или даже слова корова.
Во время сумерек, когда в доме зажигают свет, их не видно, хотя они в поле, через дорогу. Если мы погасим свет и выглянем в сумрак, постепенно они снова сделаются видны.
Они все там же, щиплют траву в сумерках. Но сумерки превращаются в темноту, и хотя небо над лесом все еще синевато-багровое, становится все труднее и труднее разглядеть их черные тела на фоне темнеющего поля. Потом их становится совсем не видно, но они по-прежнему там, щиплют траву в темноте.
выставка (из Флобера)
Вчера, по колено в снегу, я отправился на выставку дикарей, которую привезли из Гавра. Это были кафиры. Бедные негры, да и их надсмотрщик тоже, выглядели так, будто умирали с голоду.
Чтобы попасть на выставку, надо было заплатить несколько мелких монет. Это была жалкая задымленная комната, добираться до которой приходилось по нескольким лестницам. Посетителей было немного — семь или восемь ребятин в рабочей
