Алфавит от A до S - Навид Кермани
Будь ты хоть сам Гомер – выставлен будешь, Гомер.
Супружеская верность для мужчины из высшего света – понятие растяжимое:
Но не подумай, что мой приговор:
«Будь верен единой», —
Боже тебя сохрани! Это и в браке невмочь.
При этом главное – чтобы жена не узнала об измене:
Но резвясь, умейте таить свои развлеченья:
Ежели грех за душой – право, молва ни к чему.
И не дари подарков таких, чтобы стали приметой,
И постоянного дня не отводи для измен.
Однако если обман раскроется, мужчине следует пасть ниц перед возлюбленной, униженно умолять о прощении и терпеть ее нового поклонника, пока ее самолюбие не будет удовлетворено.
Но поднеси ему серы – и новым он пламенем вспыхнет,
И засияет опять ярко, как прежде сиял.
Две тысячи лет нескончаемого фарса! Вот возлюбленная Овидия целует другого, от ярости Овидий теряет рассудок и только сильнее отталкивает от себя возлюбленную. В любви мы всегда ведем себя глупее, чем есть на самом деле, разрушая свой идеал чрезмерным обожанием, после чего тонем в жалости к себе.
Сам я, увы, признаюсь, в искусстве таком неискусен,
Сам в науке моей тут я плохой ученик.
Существуют ли такие расставания, в которых один из влюбленных безоговорочно признает свою вину – не только декларирует ее, но и по-настоящему чувствует, искренне раскаивается, не придумывая отговорки? Расставания, при которых собственные ошибки не оправдываются жестокостью, презрением или изменой другого? Такое поведение кардинально отличается от поведения народов, которые в любых войнах всегда выставляют себя жертвами агрессии, оправдывая зверства собственными ранами, угрозами или унижениями. Народы знают победителей, диктующих условия капитуляции и принуждающих побежденных к репарациям. Каким бы вынужденным и неискренним ни было признание вины со стороны проигравших, вопрос о виновности решается на долгие годы. Тем более что победитель навязывает свое видение истории обществу, образованию, науке, формируя тем самым суждения как современников, так и потомков. В любви же даже тиран, неисправимый изменник или алкоголик уверен, что все сложилось бы иначе, если бы не… – всегда виноват другой, никогда не ты сам, и ты говоришь настолько убедительно, что любой, знающий только твою версию, будет на твоей стороне.
В прошлом, возможно, все было проще: судья выносил приговор, если только мужчина по умолчанию не считался правым. Сейчас же суд не вмешивается, и каждый может устроить свой личный суд над другим без лишних разбирательств. Тот, кто выслушает только одну сторону, будет поражен до глубины души, настолько невообразимым покажется ему поведение другой стороны. И наоборот – он произведет не лучшее впечатления на ее подруг. Возникает вопрос: что они вообще нашли друг в друге? Как они могли так долго терпеть друг друга? Почему снова и снова мирились, если их рассказы правдивы? Как она могла жить с таким тираном, а он – с такой эгоисткой? Но если наблюдать за ними одновременно, то можно заметить любопытный факт: продолжение их бессмысленной борьбы даже после разрыва – верный признак того, что любовь еще жива. Даже Овидий, любя, становится варваром. И так, уже во второй книге, он, бессовестный соблазнитель, осознает, что в его искусстве удовлетворение ничтожно по сравнению с трудом. Любовь – это военная служба. Получается, он тоже стал мудрее, только когда оказался в безвыходной ситуации, был унижен и высмеян.
Сколько на взморье песка, столько муки
в любовной заботе —
Желчью напоены жала, язвящие нас.
319
Отец и друзья звонят, чтобы узнать, как у меня дела, или заходят, если оказываются неподалеку. Можно подумать, я больна или немощна! Только сейчас я начинаю осознавать, сколько усилий они прилагают из-за своей заботы. Они чувствуют себя обязанными, как и я, когда отправляю сообщение матери, чья дочь проходит лечение в психиатрической больнице, или когда навещаю отца. Видимо, я кажусь не такой стойкой, как мне представлялось, и теперь, когда мой сын поправился, я сама стала объектом заботы, пусть и легкой, временной. Одна из подруг интересуется моим самочувствием каждые три дня – я уже заметила закономерность (возможно, она установила напоминание на телефоне), другая – раз в неделю, иногда чаще, иногда – реже. Кто-то спрашивает о моем самочувствии при случайной встрече, а кто-то может забыть об этом вопросе на весь вечер. Я внимательно отслеживаю, кто и как часто проявляет заботу, а кто нет, хотя, возможно, из-за моей сдержанности частота этих вопросов уменьшается. Матери молодой молящейся я пишу одно сообщение в неделю – это все, на что хватает моих сил, хотя у ее дочери сложный случай и тревога этой матери будет длиться долго. На вчерашнее сообщение она еще не ответила. Наверное, следует написать еще одно.
320
В третьей книге Овидий обращается к женщинам, и становится ясно: две тысячи лет назад любили так же, как и сейчас, с теми же уловками, которые каждый влюбленный раскусил бы, не будь он ослеплен. Классика жанра: будь холодной и отстраненной, даже жестокой.
Помните: все, что дается легко, то мило недолго, —
Изредка между забав нужен и ловкий отказ.
Мужьям надоедают законные жены – они уже завоеваны, они всегда рядом, ими «слишком легко обладать».
Пусть перед мужем закроется дверь, и объявит
привратник:
«Нет тебе входу!» – и вновь он покорится любви.
Даже сам Овидий признает, что чем грубее его отвергают, тем сильнее его желание – как просто и банально.
Впрочем, повод для мук не должен быть
слишком заметным:
Меньше узнав, человек больше питает тревог.
Овидий насквозь видит эту примитивную механику любви, в которой нет ничего божественного, и все же понимает, что, несмотря на ее предсказуемость и простоту, он никогда не сможет в совершенстве овладеть ее искусством.
Мы же, песен творцы, не сулим ничего, кроме песен,
Но и за песни свои все мы достойны любви.
И в конце концов он тоже приходит к практическим изощрениям, как в «Камасутре» или «Благоухающем саду», только без их
