Алфавит от A до S - Навид Кермани
Потом звучит финал Девятой симфонии, тоже исполненный только струнными, и вдруг последний, вероятно, написанный Бетховеном в муках аккорд кажется детским, лукавым, легким, почти непатетичным, как симфония Моцарта. Эти два восхитительных произведения человеческого гения, захваченные и оскверненные политикой, звучат по радио каждый день и, даже заезженные, сохраняют свою величественность.
313
Не просто мучительно, но и все более бесполезно – ты сама это чувствуешь – каждый день искать что-то значимое, что-то, что могло бы тронуть сердце, зацепить мысль, оставить след в сознании, будь то книга, сон, встреча, событие или даже просто наблюдение. Да, все это происходит, ты живешь, замечаешь происходящее вокруг и вносишь свою лепту в так называемую нормальность. Физически твой ребенок полностью восстановился, его медкарта отправлена в архив, так что, возможно, у тебя депрессия. Однако каждый день ты встаешь, и люди вокруг больше не замечают ни твоего плохого настроения, ни усталости, ни раздражительности. Максимум, что они замечают, – это то, как ты постарела, что видно в их взглядах и слышно в неловких замечаниях.
Ты стараешься быть спокойной и уравновешенной, особенно когда находишься с сыном. Он сам говорит другим, что знает: у мамы внутри все иначе, и это отражает твое состояние точнее всего. Он понимает, что ты функционируешь, но видит, что это лишь внешняя оболочка. Ведь каждую секунду, за исключением разве что сна, ты продолжаешь бояться за своего ребенка, который для медицины уже закрытое дело. Как бы то ни было, тебе все лучше удается говорить о чем-то другом, даже национальный гимн уже может стать темой. Однако вдруг, посреди разговора, время как будто замирает, и это – полная противоположность вечности, которая существует вне времени. В такие минуты тебе остается только извиниться за то, что снова говоришь только о своем ребенке.
314
Десять вопросов из интернета, и если отвечаешь «да» на семь из них, то тебе сразу же рекомендуют срочно обратиться к врачу – терапевту, психиатру, специалисту по психосоматике, или неврологу, или к психотерапевту, чтобы обсудить дальнейшие шаги. Ключевой срок – две недели: если ты уже больше двух недель чувствуешь подавленность, утрату интереса и/или неспособность радоваться даже приятным событиям, нехватку уверенности в себе и/или чувство неполноценности, то считаешься больным и нуждаешься в лечении независимо от того, что происходит вокруг.
Но можно ли представить себе утрату без депрессии? Или писателя без жизненного кризиса? Даже смерть – это всего лишь одна из проблем. С точки зрения психотерапии, войну и нищету, разбитое сердце и сомнения в себе тоже следовало бы устранить, иначе ты наверняка будешь мучиться негативными мыслями о будущем и/или чувством безнадежности больше двух недель. Даже Иов оказался бы на кушетке психотерапевта, и, скорее всего, после приема таблеток он бы действительно жаловался на глубокое отчаяние и/или мысли о смерти на протяжении двух недель. С другой стороны, если бы Иов остался благодарным после всех своих бед, его бы сочли сумасшедшим. А может, он и был сумасшедшим, раз продолжал восхвалять Бога, несмотря на все пережитое.
«Существуют проверенные медикаментозные и/или психотерапевтические методы, которые с большой вероятностью могут вам помочь!»
315
А потом – чай, после дневного сна необходим черный крепкий чай, которому отдавала должное еще моя бабушка, выпивая его в одиночестве с сигаретой. Мои родители, напротив, всегда пили его вместе – даже если ссорились, но тогда пили его молча. Отец сказал: «Приляг, а то пока доедешь до дома, сон уйдет». Я легла в комнате, в которой скоро могут появиться новые жильцы, а могут и не появиться, и мгновенно задремала. А когда проснулась, на столе стоял полный термос с чаем. Отец еще спит, поэтому я пью чай в одиночестве, думая о бабушке, о маме и папе и о том, что этот ритуал – почти единственное, что осталось из Ирана, из далекого прошлого. Не только сон – это милость, особенно дневной, чем короче, тем глубже, но и чай, который возвращает бодрость после сна.
316
Когда меня спрашивают о детях войны, я как-то незаметно начинаю говорить о своем сыне и уже не могу остановиться. Интересно, что подумают зрители перед экранами? Что это забавно, трогательно, неловко? Не знаю. «Самая смелая женщина Германии» – так представил меня ведущий, который слишком красив, чтобы быть умным. И что делаю я? Говорю о своем ребенке, долго и подробно. Думаю, некоторые слушатели поняли, что за этим кроется нечто большее.
После эфира, когда ведущий с теплотой протягивает мне книгу для автографа, я, ничего не объясняя, ставлю под надписью несколько цифр – показатели крови моего сына за прошлое лето. Он сразу понимает, что что-то не так – и в моей жизни, и в этой подписи. Это нарушение границы, краткое, загадочное и нежелательное. На сцене нельзя говорить о болезни ребенка, это разрушило бы невидимый договор с публикой. Что же произошло со мной в этой студии и что теперь с моим алфавитом?
317
Из-за жанра и громкости музыки я не сразу замечаю, что шум исходит не от оркестра, а от чайника на плите. Сначала мозг пытается связать свист с музыкой, определить неизвестный инструмент, разгадать связь между этим пронзительным звуком и музыкальной структурой. Он придумывает самые удивительные объяснения. Поэтому шум какое-то время становится значимой загадкой, и меня обычно разочаровывает банальное объяснение – всего лишь закипела вода.
318
Вторая книга открывает перед мужчинами новое искусство завоевания женщин – уже не через грубость, но через утонченность. Им нужно быть обаятельными, осторожными, уступчивыми, терпеливыми, нежными в словах и поступках. Изучать языки, никогда не прибегать к насилию, не давить на женщину и не пытаться уложить ее в постель хитростью. Лесть, однако, остается в арсенале дозволенного:
Скрасить изъян помогут слова. Каштановой станет
Та, что чернее была, чем иллирийская смоль;
Если косит, то Венерой зови; светлоглаза – Минервой;
А исхудала вконец – значит, легка и стройна;
Хрупкой назвать не ленись коротышку,
а полной – толстушку
И недостаток одень в смежную с ним красоту.
И конечно, деньги. Богатство красит даже самого дикого варвара, а вот стихи – далеко не всегда:
Истинно, век наш есть век золотой! Покупается ныне
Золотом – почесть и власть, золотом – нежная страсть.
Если с пустыми руками придешь
