Алфавит от A до S - Навид Кермани
Блуд, прелюбодейская истома,
Грехи проклятого Содома
Уже хвалимы стали здесь:
Пороки смыты, след простыл,
А кто карал, тех низложили
И вдругорядь Зло разожгли [89].
Все это было бы просто забавно, если бы Кульман в те годы не писал стихи, и какие стихи! Совсем не те, что в юности. Образы становились фантастическими, ритм – экстатичным, а его личные ощущения и конкретные переживания все явственнее выступали на первый план, делая стихи современными, почти экспрессионистскими и захватывающими. Именно в период полного краха рождаются его самые сильные произведения. В те минуты, когда Кульман чувствует себя покинутым Богом, он на короткое время обретает голос и мощь слова, как у пророка, пусть и наполненного скорбью, прежде чем мания сменяется депрессией.
Ты в страхе нем, как будто ветвь врастает в кожу,
Ты ствол и древо. Тебе и подниматься вверх.
Я опылил тебя, о лучшее из всех созданий Божьих,
Проник в твой сок, о совершенство средь
живущих на Земле [90].
К счастью, молящаяся девушка лишь слегка повредила себе запястье. Дежурный врач, которому я позвонила по просьбе соседки, сообщает, что они увеличили дозировку лекарств и теперь пациентку не отпускают в туалет без присмотра.
Из глубины бедствий взываю к Тебе,
Сердце скорбит, утопая в мольбе.
Позволь мне поднять ослабевшую руку,
Боль стала доспехом в сладостной муке.
Язык немеет, страх обступил,
Господи Боже, ты меня сокрушил!
Прекрати, услышь, пока я раздавлен не весь,
Даруй покой у креста, где благодать и честь.
Давно ли созданья Твои без красы?
И сколько страданий Ты людям вручил?
Остановись, пока дух не исчез,
Дай мне спасенье, избавь от всех бед.
В современной психиатрической лечебнице – во время обеда в общем зале, беседы с другими пациентами о медперсонале или за просмотром телевизора по вечерам – Кульман встретил бы все градации безумия, от нереализованных гениев до вождей мировой революции и тех, кто, как и он, считает себя пророком. «Наши усилия сосредоточены на тех немногих, для кого еще есть надежда», – сказал врач, и да, молящуюся девушку воспринимают всерьез, ее крик о помощи воспринимают всерьез. К сожалению, в закрытом отделении даже здоровый человек через несколько дней становится больным, это тот парадокс, с которым приходится сталкиваться каждому врачу ежедневно: крики по ночам, вспышки насилия, с годами все реже навещающие родственники… Многие пациенты умирают, не привлекая ничьего внимания, и их похороны проходят «по административному порядку».
– Что это значит? – спросила я.
– Что урну с прахом хоронят в безымянной общей могиле, – ответил врач.
Кульман, по крайней мере, стоит в некоторых библиотеках. Некоторые пациенты считают сад, окруженный высокими стенами, раем.
Я могла бы быть на ее месте, а она – на моем, если бы судьба распорядилась иначе.
250
Первая цепочка рассуждений, которая пришла мне в голову, когда меня разбудил стук дождя, шла в такой последовательности: пасмурный день – давно такого не было – сегодня это не кажется таким уж плохим. Вторая цепочка мыслей, еще до того как я потянулась за телефоном, чтобы посмотреть на часы, уже занята вопросом: с какого момента можно говорить о размышлении, то есть где заканчивается сон или полудрема и на каком уровне бодрствования начинается настоящее мышление? Третья цепочка мыслей: сегодня переход от сна к бодрствованию был на редкость четким, потому что звук дождя, доносящийся через открытое окно, резко разбудил меня, и я увидела первую мысль перед собой так ясно, будто могла воспринять ее как предмет.
Так внезапно проснувшись, я вскочила с постели, как будто сыну нужно было в школу, на мгновение задумалась, что же на самом деле предстоит сделать, и сразу потеряла нить. Минуту или две я стояла, возвращаясь к дремоте, от которой меня оторвал дождь, потом подошла к окну, чтобы заглянуть за занавеску: как вообще выглядит затянутое небо? И тут я словно проснулась во второй раз – настолько удивителен оказался вид. Небо светилось желтым, освещая стены во дворе и каштан, как рассеянный прожектор, создавая искусственное сияние, почти как на переэкспонированной фотографии, когда кто-то случайно открыл дверь в темную комнату во время проявления пленки. За облаками, видимо, только что взошло солнце. Все это выглядело совершенно нереально и чуждо.
Я долго стояла у окна, слегка отодвинув занавеску, и смотрела на капли дождя, отскакивающие от земли, на стены и каштан, словно все было погружено в химическую ванну, на подсвеченное изнутри небо. Только звук дождя оставался неизменным, таким, каким он был всегда.
* * *
Это кажется чем-то совершенно невозможным и почти запретным, несовместимым с благостью Божьей, – каждый раз меня выбивает из колеи, когда я узнаю, что кто-то перенес инсульт. Когда мы подходим к кинотеатру, я издалека замечаю его трость – не обычную, купленную в ортопедическом магазине, а явно вырезанную вручную из благородного дерева. Сначала я думаю: это совсем не в его стиле, слишком напыщенно, это совсем не похоже на него, ведь он всегда был человеком приземленным, добрым и скромным, несмотря на свой успех, даже в мире напыщенного искусства он выделялся своей простотой, не отличался на занятиях дживамукти и не привлекал внимания в очереди в супермаркете. Но когда мы подходим ближе и его жена встает, а он остается сидеть на камне, я понимаю, что что-то не так. Он выглядит постаревшим не на год или два, а на целых десять, двадцать лет, теперь он – старик. Его волосы слишком длинные и растрепанные, как будто ему больше нет до себя дела.
Заикаясь, спрашиваю, что с ним произошло, потому что перемена слишком очевидна, чтобы ее игнорировать.
– Инсульт, – отвечает он сразу, почти не дожидаясь окончания моего вопроса, как будто хочет поскорее закончить с объяснениями.
– Почти два года уже прошло, – добавляет его жена.
«Неужели мы так давно не виделись?» – удивляюсь я, но не произношу этого вслух, не будучи уверенной, не прозвучат ли мои слова обидно в свете его болезни. Возможно, мне следовало поинтересоваться его здоровьем раньше, но у меня даже нет его номера телефона – мы всегда встречались случайно, на занятиях дживамукти или на набережной
