Алфавит от A до S - Навид Кермани

Кроме того, мной движет профессиональное стремление выполнить взятый на себя заказ и не причинить убытки, не предоставив результатов; эта безусловная, почти упрямая приверженность долгу, возможно, самое немецкое, что во мне есть. Мной движут обязательства перед товарищем, чей проект окажется под угрозой, если я не поеду, и радость от мысли, что мы вместе снова отправимся в путь. После стольких лет. Сын уверенно говорит мне ехать, хотя в последние дни его уверенность несколько пошатнулась – как мать, я замечаю это и втайне радуюсь, когда моя помощь оказывается нужной. С другой стороны, если что-то действительно случится, я смогу вернуться не позднее чем через день, а врач уверяет, что теперь уже ничего серьезного не произойдет – разве что у моего сына, возможно, иссякнет терпение. Но разве для того, чтобы терпеть, чтобы шаг за шагом возвращаться к обычной жизни, ему не нужна мать? И так далее, и так далее – мысли в моей голове мечутся туда-сюда.

Все это, вероятно, не стоило бы упоминания, если бы не затрагивало Даниэля, редактора, меня и, возможно, моего сына – если бы в этом не заключалась апория, которая, в сущности, присуща литературе: повседневная жизнь, во всей ее банальности и возвышенности, со ссорами в любви, налоговыми уведомлениями и политикой, является тем источником, из которого писатели черпают вдохновение, но в то же время это та самая жизнь, которая их от письма удерживает. Но это только полуправда. В отличие от врачей, профессоров или инженеров, писатели каждый день могут и, будучи в здравом уме, чувствуют обязанность – поскольку они сами себе эту обязанность и навязывают – отложить все в сторону, как только появляется что-то более важное в жизни, чем их книга, что-то более значимое, чем любые профессиональные амбиции, даже чем дружба и любая задача в мире.

Именно писатели, чья профессия, строго говоря, не сочетается с семейной – да и вообще с упорядоченной – жизнью и которые постоянно сталкиваются с конфликтами в личной сфере, обладают практической свободой быть просто родственником, спутником или активистом. Возможно, это не апория, а решение. Завтра я поеду в консульство, чтобы забрать паспорт – с визой или без.

244

Консульство – это символ государства, которое лишь делает вид, что существует: флаги, бланки, автомат для фотографий на паспорт и сборы, которые снимаются прямо с банковского счета через терминал. Оно даже выдает визы, хотя решение принимается за дверью из матового стекла на верхнем этаже, на которой большими буквами с восклицательным знаком написано, что вход разрешен только сотрудникам. Это означает, что добропорядочный немец никогда не доберется до той комнаты, где мог бы подать заявление на въезд. Дозвониться до консульства невозможно, а на сайте есть страница для записи на прием, где якобы указаны доступные слоты, но, когда пытаешься выбрать время посещения, ничего не происходит.

Поэтому ты просто проходишь через дверь из матового стекла и радуешься тому, что там тихо, сразу чувствуя себя причастным к чему-то более возвышенному, ведь внизу, где обычные граждане решают свои дела, царит суета, как на переполненном рынке.

Стоишь в одиночестве в обшитой деревянными панелями переговорной комнате и слышишь голоса из разных кабинетов, не отмеченных никакими табличками, голоса говорят на немецком, дари и английском, они объясняют, почему тот или иной документ – справка для миграционной службы, разрешение на ввоз, виза – не может быть выдан: всегда не хватает какой-то одной бумажки, а если все в порядке, то все равно надо ждать ответа из Кабула. Однако телефоны, к моему удивлению, работают. Почему же ни один из номеров на сайте не отвечает?

– Ну, если бы все звонили, мы бы вообще не смогли работать, – отвечает женщина, которая наконец признается, что занимается обработкой многочисленных заявок на визы.

Насколько долго в стране нет порядка, становится очевидным спустя два часа, когда я оказываюсь внизу перед окошками касс, где никто не соблюдает очередь. У немногих женщин глаза полны слез или, как у меня, злости. И даже мне удается добраться до кассы только после того, как я на немецком, а не на фарси, кричу, что теперь моя очередь. Как будто включив свою вежливость, которая не пригодилась им на войне, афганцы тут же уступают место и приглашают меня разделить трапезу на покрывале во дворе.

245

Издательство Оффенбаха, на чью рассылку я не подписывалась, но если отпишусь и Оффенбах узнает, то получится неловко, сегодня напоминает о тридцать первой годовщине смерти Булента Рауфа. Понятия не имею, кто это – турок, мусульманин? Но разве это издательство не христианское, даже консервативное? Какой смысл в том, чтобы отмечать тридцать первую годовщину смерти? Ладно еще двадцать пятую, тридцатую или сороковую годовщину, даже тридцать пятую. Тем не менее я почти благодарна за эту цитату, потому что день снова прошел в тревоге, а выздоровление идет слишком медленно: «Помни, что ребенок – это не просто чей-то потомок, а индивидуальное воплощение Бога. Заботясь о нем, оберегая его, служа ему, ты заботишься о Нем, оберегаешь Его и служишь Ему. Ибо Он, в Своей бесценной независимости, стал зависимым, чтобы быть тебе примером и уроком». Как это ни очевидно, но раньше я никогда не задумывалась о том, что не только отец и мать, возлюбленные, но и собственное дитя – тоже воплощение Бога. И значит, родительская любовь также имеет вертикальное измерение. Впрочем, как и все. В христианстве говорят о сыновстве, но оно не связано с собственным ребенком.

246

Моя лучшая подруга, которая всегда была против всего – в восьмидесятых против атомной электростанции «Брокдорф», НАТО, ФРГ, переписи населения, – пишет мне сообщение с главного вокзала, где вчера толпа избивала полицейских, охотилась на иностранцев и чувствовала себя настоящим немецким народом. Она пишет, что сейчас участвует в демонстрации в поддержку Конституции. Мне кажется, она пишет совершенно серьезно, без какой-либо иронии.

247

Не хочу писать о сегодняшнем дне. Лучше напишу о вчерашнем вечере, когда пришло сообщение: мы с сыном сидели в кафе, где я курила кальян, играли в нарды, ели мезе и мороженое на палочке, пили, он – колу без сахара, я – ракы́. Я уговорила сына выйти на улицу, несмотря