Глубокая печаль - Син Кёнсук

Возвращаясь на заказном автобусе с проводов Вана, на котором ехали все его друзья, Ынсо попросила высадить ее раньше всех и одна пошла домой. Идя пешком, не смогла совладеть с пустотой, образовавшейся в душе, как до этого краснел перед ней Ван, покраснела от долгого рыдания.

Она ждала парня из армии, хотя он не оставил ей на это и малейшей надежды. Когда Ван вернулся, его нос, неизвестно отчего, уже больше не был красным.

Ису подался всем телом вперед, к окну, и стал соскребать иней со стекол машины. Казалось, что они едут не по скоростному шоссе, а по бескрайней снежной долине. Низкие горы и рисовые поля у подножия – все было белым-бело. Таксист был максимально напряжен: он смотрел только вперед и ни разу так и не обернулся на пассажиров, сидящих на заднем сидении. И без слов было понятно: он сожалел о том, что согласился везти их.

– А та девушка похожа на тебя, – сказал Ису.

– Кто?

– Чонхе.

– Ну и что, что она на меня похожа? – рассмеялась Ынсо.

– Она красивая. Часто смеется. Одно время я частенько заходил в один книжный магазин, там мы и познакомились, а потом и подружились. Прошлым летом она взяла выходной и не пошла на работу в свой книжный магазин, одна пошла в горы. Поднимаясь по берегу горного ручья, увидела жуткую сцену: какие-то мужики, их было трое или четверо, видимо, сговорившись, они даже притащили с собой огромный чан, подвесили живую собаку вниз головой на сосну и по очереди со всего маху били ее палкой. Били так, что вспотели. Моментально голова собаки превратилась в комок крови.

Чонхе, задыхаясь от бессилия и ничего не видя от застилающих глаза слез, спряталась за скалу. А знаешь, что потом произошло? Непонятно как, но веревка, на которой висела собака, развязалась. Собака шлепнулась на землю, но встала и, истекая кровью, побежала.

Среди тех мужиков был и хозяин. Он своими руками вырастил ее, и за что ее так! Есть что-то ужасно мерзкое в человеке. И вот этот так называемый хозяин стал звать ее к себе: «Мэри! Мэри!» А собака, нет чтоб бежать без оглядки, услышав голос хозяина, развернулась и побежала к нему! Вплоть до того, что даже виляла хвостом! Представляешь! Она бросилась к нему, оставляя за собой кровавый след…

Молчание.

– Чонхе получила сильнейший удар. Бледнее высохшей безжизненной травинки, она долго сидела на земле. Не стала дальше подниматься в горы, а спустилась к горному ручью, тут ее всю и вывернуло… В тот день она рассталась со мной, и знаешь, что она мне тогда сказала?

Молчание.

– Даже сейчас, когда я вспоминаю ее слова, мне становится дурно.

– Что же она сказала?

– Она сказала: «Я очень похожа на ту собаку». Как я был поражен! Передо мной все время стояли эти мужики, так часто, что я не мог набраться смелости и позвонить ей. Так мы и расстались. А вчера впервые после того случая встретились. Она стала как скелет и все плакала.

Могло показаться, что водитель их не слушает – не сводил напряженного взгляда с дороги, но, видимо, не остался равнодушным к истории Чонхе и достаточно доброжелательно спросил:

– Ого! Поэтому ты сказал, что будешь писать ей?

– Нет, я даже не сказал ей, что меня забирают в армию. – Ису горестно усмехнулся.

Когда они приехали в Кванджу, то увидели, что на крышу одного из магазинчиков залезли хозяева, чтобы скидывать с нее снег. Это была молодая парочка. Похоже, их не очень-то беспокоила неочищенная крыша, вместо этого они устроили настоящую снежную баталию: то и дело подбегали друг к другу и бросались снежками. А внизу, на улице, играли дети. Они резвились, запихивали под одежду друг другу снег и осыпали, визжали, выкрикивая имена. Попадали ли снежки в цель или пролетали мимо, стоял громкий хохот и царило озорное веселье.

Чтобы добраться до тридцать первой военной части, водителю не раз пришлось спрашивать дорогу то у хозяина магазина мужских костюмов, то у торговца фруктами, то у школьницы. Наконец добрались.

Хотя они приехали за час до назначенного времени, перед воротами уже шумела толпа народа. Люди кучками – по четыре, по пять человек – стояли на заснеженной площади, и снег под их ногами уже был притоптан до блеска. Большинство провожающих были друзьями призывников, отчего, за исключением стоявших на карауле военных полицейских, казалось, что все они купили билеты на какой-то праздник и только ожидают открытия дверей.

– Поверните на ту же дорогу, по которой мы только что приехали. Надо будет пообедать, – обратилась Ынсо к таксисту.

– Я ничего не хочу.

– А я тебя и не заставляю. Это я хочу есть… И водитель тоже.

Ису хмыкнул, но звук тут же заглох, словно унесенный снежным вихрем.

Приехав в ресторан, они застали толпу провожающих: то тут, то там вокруг бритоголового призывника кучками сидела молодежь, потирая замерзшие руки.

У обритых призывников затылки и подбородки сияли синевой – чувствовалось, что здесь только что поработала бритва. Откинувшись назад на спинку стула и постукивая ногой по ножке стула, один из провожающих сочувствующе смотрел на синеву бритых голов.

Недалеко от них сидели парень с коротко остриженными волосами и девушка с густыми черными прямыми волосами. Склонившись над тарелкой, они молча ели горячий хэджан-гук[27] – от него поднимался густой пар. Ису бросил вкрадчивый взгляд на ту девушку и о чем-то задумался, но, опомнившись, заказал три порции гальби-тана[28].

Водитель такси, лица которого нельзя было разглядеть в машине, только иногда они встречались с ним взглядом в зеркале заднего вида, оказавшись за одним столом с Ынсо и Ису, словно член их семьи, чувствовал себя явно не в своей тарелке.

– А ты взял с собой катушки с нитками?

– Зачем?

– Было бы хорошо, если бы ты взял и нитки, и иголку. Наверняка тебе придется пришивать к форме именную табличку.

– А разве она уже не пришита к форме?

– Что ты! Не путай армию с каким-нибудь другим учебным заведением.

Ынсо поднялась с места. Ису одним взглядом молча спросил ее: «Куда ты?» – до этого он, думая о чем-то своем, не слышал разговора сестры с таксистом.

– Ешьте, не ждите меня. Я схожу в магазинчик купить ниток.

Прежде чем Ису успел возразить, сидевшая неподалеку девушка