Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

Иногда я лежу и думаю – а тот урод, что наводил на цель пушку, из которой выпущен снаряд с минами, одна из которых разорвалась у меня в руках, – он нормально спит? Или он не понимал, что стреляет по мирным кварталам, по женщинам и детям? Или для него мы не люди? Что он чувствует и чувствует ли хоть что-то?

– Смотря кто, – задумчиво сказал дядя Гриша. – Там ведь многие тоже на дуло ложатся, совесть заживо жрёт. А другие в синьку с наркотой прячутся. Или крышей едут. У нас тут в госпитале есть один…

– Укроп? – удивилась Мария.

– Не совсем, – ответил дядя Гриша. – Там история куда интереснее, по свободе как-нибудь расскажу, если сама раньше не узнаешь. Так он сам себе амнезию нарисовал, чтобы не помнить, что натворил, когда на Украину работал…

Марию это заинтересовало.

– Жаль, что нельзя забыть о том, что у тебя нет рук, – сказала она.

– Да уж, – дядя Гриша прищурился, глядя на Марию. – Знаешь, у того мужика, чью книгу я тебе притаранил, есть ещё один роман… ну, то есть романов этих у него, как блох на барбоске, тридцать лет уже пишет как-никак. Но этот – особенный. Там мужик, оказавшись на мели, стал продавать свои воспоминания и превратился в чудовище. Вот ты бы хотела забыть свою музыку? Не помнить, как ты играла?

– Нет, – моментально ответила Мария. – Не хочу. Да, я больше не смогу играть, так пусть хоть память останется…

– То-то и оно, – кивнул дядя Гриша. – Но ведь боль тоже уйдёт – вместе с воспоминаниями?

Теперь Мария задумалась. Да, память о том, как её пальцы порхали, как птицы, над клавишами фортепиано, причиняла боль. Страшную боль утери, пожалуй, самого важного, но…

Забери у неё эту боль – и что останется? Нет уж, забывать она не хочет. Жить памятью о той свободе, которую ей дарил танец пальцев на клавишах рояля, может быть, тяжело. Но жить без этого – совсем невыносимо.

– Когда нет дороги назад, надо двигаться вперед, – ответил её мыслям дядя Гриша. – Теперь тебе нужно только выбрать направление. А мы будем тебе помогать, если хочешь. Так как?

Мария молчала. Потом неуверенно кивнула и робко улыбнулась:

– Как будто, если я откажусь, вы не станете мне помогать. Нет, я уже поняла, что в покое вы меня все не оставите. И, если уж на то пошло, мне было бы намного хуже без этой вашей помощи. Спасибо вам.

– Не за что, доченька, – ответил дядя Гриша. – Это нормально. Как в песне поётся: ведь человеку трудно одному, когда враги сожгли его родную хату…

* * *

К концу недели Мария стала больше ходить, без какой-то цели. Теперь она не дожидалась, пока Маргарита Львовна придёт к ней в палату, и сама приходила в её «кабинет». Пользуясь затишьем на фронте, в госпитале затеяли ремонт – вместо временных перегородок появились капитальные стены, заменили окна и двери, поставили кондиционеры, установки для кварцевания и тому подобное. Работы шли параллельно с лечебным процессом, и Мария то и дело натыкалась на работающих строителей и солдат, помогающих им.

Швы чесались, несмотря на обработку, и это раздражало, но и отвлекало от тяжелых мыслей о будущем. Как ни пыталась Мария найти себя в будущем или, точнее, найти какое-то будущее для себя – ничего не получалось. Как ни пыталась возродить музыку в себе – она не звучала. Внутри ее души царила гробовая тишина, и это было самым пугающим. Не помогала даже «музыка извне», которую девушка слушала из своего приемника.

Зоя, как и обещала, стала заходить к ней, когда у неё было вечернее/ночное дежурство, чтобы читать письма, приходящие в госпиталь. Письма Марию немного успокаивали.

– Ты заметила, что солдаты очень мало пишут о войне? – спросила она у Зои.

– Конечно, – ответила та. – Войну никто не любит, кроме, может быть, дельцов, торгующих оружием и, может быть, каких-нибудь заокеанских генералов и политиканов. Больше всего солдату хочется оказаться дома, где спокойно. Заняться привычными делами. Учитель мечтает войти в класс к своим ученикам, строитель – уложить ряд кирпичей, садовник – убрать урожай…

– А музыкант – сыграть новую сонату, – печально улыбнулась Мария.

– Эту сонату кто-то должен написать, – тихо сказала Зоя. – Ты знаешь, что твою «Саур-Могилу» будет играть Донецкий симфонический оркестр?

– Как? – удивилась Мария. – Мне никто об этом не говорил!

– Это должно было быть сюрпризом, – покраснела Зоя. – Надежда Витальевна договорилась, когда приезжали награждать вертолётчиков.

В тот день Марии тоже передали награду – орден за спасение жизни ребёнка. Награждали двух пилотов Ми-24, попавших в госпиталь накануне. Их вертолёт нанёс удар по позициям нацистских РСЗО «Ураган», досаждавших горловскому «Стиролу». На обратном пути вертолёт перехватили украинские пэвэошники – по нему выпустили дюжину ракет из ПЗРК, попали три. В принципе, вероятность того, что экипаж «мишки» выживет, была очень низкой, но Ми-24 не зря называют «летающим танком» – экипаж посадил израненную машину в тылу врага. Бандеровцы тут же бросили к ней батальон теробороны, но наши сработали на опережение – пара «Аллигаторов» в компании Ми-8 помчалась на выручку. Пока боевые вертолёты утюжили тербатовцев, Ми-8 забрал экипаж – и сразу забросил его в госпиталь Владимира Григорьевича, приземлившись на новенькой бетонной площадке. Это спасло ребятам жизнь – у них были сильные ожоги, но команда Григорича, как водится, справилась.

– Но ведь это всего лишь кантата для фортепиано! – возмутилась Мария. – Я думала сделать из неё симфонию, но…

– Так сделай, – сказала ей Зоя. – Выступление планируют только ко Дню народного единства, время пока есть. За полтора месяца управишься?

– Ты не понимаешь, – сказала Мария грустно. – Когда я писала «Саур-Могилу», я слышала эту музыку внутри себя, но теперь там только пустота, словно вместе с руками у меня оторвали способность творить…

– Я думаю, проблема тут не в руках, – тихо сказала Зоя. – Это что-то в твоей голове. Уверена, это можно исправить.

Она поёрзала на табуретке и сказала:

– Ладно, не будем о грустном. Давай, я тебе лучше почитаю?

– Давай, – согласилась Мария, и Зоя начала читать:

«Милая моя бабушка! Очень рад был услышать, что ты жива-здорова. Ты знаешь, как это для меня важно – ты одна у меня осталась на всём белом свете.

Никогда себе не прощу, что не вывез семью до того, как нацисты захватили город. Родители числятся пропавшими без вести, но, вероятно, они погибли, поскольку брат Витя