Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

Ее отец погиб в Славянске; старший брат – при штурме Донецкого аэропорта. После гибели отца у матери отнялись ноги, и Вика ухаживала за ней, но бандеровцы расстреляли ее мать, вместе с другими односельчанами. Они были одеты в старую советскую форму и снимали все это на камеру. Камеру наши нашли в той же машине, так что, если это была провокация, она не удалась.

Мы с Викой очень сблизились. Она попросилась к нам санитаром, и ее взяли, поскольку санитаров никогда много не бывает. Она сказала, что сделала это, чтобы быть ко мне ближе. Я…

Знаешь, на войне, когда рядом смерть, легко влюбиться. И для меня, и для неё смерть была очень близким соседом. Мне очень не хотелось бы, чтобы наши чувства возникли под воздействием страха перед смертью… а потом я понял – да какая разница, почему я полюбил Вику или почему она меня полюбила. Важно, что это произошло. Мы с ней объяснились, признались друг другу в любви.

К сожалению, Вика не может остаться с нами как санитар. Написал – к сожалению, а потом подумал – не к сожалению, а к счастью. Я все время беспокоился, когда у нас происходил огневой контакт – случись что с Викой – не знаю, как я дальше жить буду.

Но у нее обнаружилась хроническая анемия, а с таким диагнозом не потаскаешь здоровых мужиков вроде нас. Кстати, я в прекрасной форме, вымахал уже метр девяносто два, вешу восемьдесят четыре и чувствую себя прекрасно. В общем, Вика демобилизуется и возвращаться ей некуда – в довершение всего, по пустому поселку нацики ударили «градами», может быть, чтобы замести следы, и все дома сгорели.

Я договорился с папой, что Вику отвезут в Забойск, а там ее встретит папин водитель, Гришка, и привезёт к нам. Я просил папу не говорить тебе… не знаю почему. Наверно, хотел всё сам рассказать, но до тебя не дозвонишься, а с папой я хоть по «вертушке» могу поговорить. Потому решил написать письмо – ну, не только поэтому. Мы сейчас на окраине Соледара, разместились в брошенном доме и у нас возникла передышка. Так долго я давно уже не отдыхал!

Прошу тебя, прими Вику, как родную. Она хорошая девочка, сама увидишь. Она вас с папой уже любит, хоть и не видела ни разу. Я очень рассчитываю на тебя, мама. Знаю, как ты любишь меня, – полюби её так же, пожалуйста.

Буду заканчивать письмо, потому что скоро опять в бой. Но ты не волнуйся, а лучше – еще раз помолись Богу за меня… за нас с Виктусей. Поверь, молитва твоя действует. Мы, когда Святогорск освобождали, мне там старушка сказала, ну не мне, а всем нашим: «Над вами, ребята, Божьей матери покров. Видно, хорошо ваши мамы за вас молятся».

Ниже было дописано – той же ручкой, но, вероятно, после паузы, почерк сына едва заметно поменялся:

Прости, прервали – нацики в контратаку пошли, пришлось отбивать. Справились быстро, они те еще вояки, я уже писал. Но устал, конечно, сильно, так что буду заканчивать.

Кормят здесь хорошо, сухпай бывает редко, и он хороший, российский. В основном, харчуемся с ротной полевой кухни. Всегда есть мясо или рыба, свежие овощи и фрукты (зимой и весной были консервированные, но и свежие бывали, а сейчас – видно, что только с грядки). С остальным тоже нет проблем, разве что связь плохо работает. Здоровье у меня – дай бог каждому, зимой хоть и были холода, ни разу не простудился. Так что не волнуйся за меня. Крепко-крепко тебя обнимаю. Вовчику огромный привет. Батя сказал – он в артиллеристы метит, поступать будет. Передай, пожалуйста, что я одобряю. Пушки – наше все, арта нам как ангелы-хранители ближнего радиуса действия.

Люблю вас всех. Скучаю. Надеюсь, скоро увидимся. Ребята говорят – как территорию ДНР полностью освободим, отпуска будут давать. Береги мне Виктусю. Будет отказываться от еды – корми хоть насильно, у нее анемия третьей степени, как только на ногах держится…

С любовью, твой сын Виталик, он же «товарищ Сухов». Храни вас Бог!

Надежда смахнула непрошенную слезу. Только сейчас она поняла – каждый раз, читая чужие письма, она представляла себе на месте писавшего своего сына. Виталик был и молодым пограничником на афганской заставе, и бойцом, пишущим своему товарищу, и сыном, рассказывающим матери о «спокойной» службе в СОБРе ДНР, и художником, воюющим в ополчении, и парнем, признающимся в любви незнакомой медсестричке…

Может, в том-то и дело? Может, все они действительно были в какой-то мере ее детьми, ее братьями, отцами? Её родными, близкими людьми? Да и могут ли быть чужими те, кто сражается на фронте народной войны с нацистами?

Донбасс превратился в одну большую семью – нет, не так! Одной большой семьёй словно стала вся Россия. Именно так на Донбассе воспринимали Большую землю. Ту, что присылала гумпомощь и медикаменты, а иногда – и «восточный ветер», помогавший отражать яростные атаки бандеровцев. Та, куда уезжали в безопасность семьи, дети, престарелые родители. Та, которая, после семи с половиной долгих лет ужаса, которому, казалось, не будет ни конца, ни краю, пришла всполохами взрывов в тылах украинских бандформирований, ракетами, уничтожающими секретные бункеры новоявленного вермахта с вольготно чувствующими себя под многометровым слоем бетона украинскими и натовскими генералами, авиацией, которая вымела с неба нацистских крылатых выродков, а главное – тысячами, десятками тысяч братьев – русских, чеченцев, бурятов, белорусов, казахов, евреев и украинцев, чтобы наступить крепким берцем на горло фашистской гадине.

И пусть в глубоком тылу отдельные отщепенцы могли бы посмеяться над пафосом подобных мыслей – но война быстро отсеивает ложное и наносное – и из-под завалов бытовых мыслей появляется нечто великое – вера, любовь к Родине, человечность, наконец. Поэтому война, идущая на Украине справедливая для Донбасса. Потому все слова, произносимые с мировых трибун об «агрессии России» – ложь, наглый обман.

Только агрессор расстреливает мирное население ради пропагандистского ролика и сжигает деревню, чтобы скрыть следы преступления. Только агрессор сажает людей в концлагеря за принадлежность к определенной культуре или нации и прикрывается мирными жителями, как щитом. И дело тут вовсе не в Донбассе – Надежда была просто уверена, что когда Освободительная армия дойдет до Киева, Винницы или Львова, то таким живым