Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

– Привет, чем занимаешься?

– Читаю про Столетнюю войну, – ответил тот. – Интересная штука, между прочим. Война, типа, шла сто лет, но не непрерывно, а так, время от времени. И воевали, в основном, только сеньоры. Как сейчас сказали бы, частные военные корпорации. Были, конечно, и крупные сражения, но, в основном, кажется, просто соседи сводили счеты друг с другом.

– Ну, разбирайся, – улыбнулась Надежда, и добавила: – Тебе тут комиксы передали.

На несколько секунд воцарилось молчание, потом Вовка спросил изменившимся голосом:

– Про майора Грома?

– Ага, – подтвердила Надежда. Вовка вздохнул, как ей показалось, с облегчением:

– Уф… а я думал… ладно. Я за ними забегу попозже.

– Хорошо, – продолжала улыбаться Надежда. Она подумала, что комиксы могли передать Аня или «царица Тамара», но, скорее, последняя. Похоже, Вовка с Тамарой подружились, и это почему-то очень порадовало Надежду.

Но еще больше порадовали её другие новости, пришедшие вместе с почтой. Это был скромный конверт, вроде тех, что достались ей вскрытыми, – солдатское письмо. Но это письмо было для Надежды особо дорого, ведь оно было от ее сына.

Здравствуй, мамочка!

Прости, что давно не писал. Не до того было – у нас события летят со скоростью ракеты. Так получилось, что я постоянно оказываюсь на самых горячих участках фронта. Но какая-то невидимая, неведомая сила бережет меня и моё отделение – с февраля месяца у нас ни одного ранения, ни одной контузии, при том, что мы находимся не в тылу, а в самом пекле.

Меня бережет какая-то сила, но я знаю, что это за сила – это твоя любовь, твоя молитва. Знаю, что ты очень обо мне беспокоишься. Не волнуйся, мамочка, я хороший солдат, со мной ничего плохого не случится.

К тому же теперь и сама война изменилась. Прежде чем идти на штурм, мы обрабатываем врага артой и авиацией, потому трусливые нацики бросают позиции и бегут как зайцы. Хуже всего, если приходится освобождать захваченные ими наши города. Бандеровцы постоянно используют мирняк в качестве живого щита, а ведь мы не воюем с простыми людьми и не хотим среди них жертв! Но за это время мы хорошо научились действовать в городской застройке, теперь она наш друг. Мы знаем, где можно укрыться, откуда может грозить опасность, каких мест надо избегать. У меня развилось какое-то чутье на растяжки – со стороны кажется, что проход безопасен, но в голове словно звоночек тренькает, и ты обходишь стороной «безопасное место» – а потом обнаруживаешь там хорошо замаскированную мину.

Мины нацики любят. Минируют все – оставляют еду на столах, выпивку (как будто кого-то может привлекать их сивуха!), даже сигареты и деньги – чтобы ты подошёл и взорвался. Но мы на такое не ведёмся. Хуже, когда они бросают игрушки с минами внутри – дети есть везде, и мне даже однажды пришлось ловить за шкирку юркого пацана, который, едва утихла стрельба, бросился к «забытому» на лавочке плюшевому медведю. Дети не умеют подозревать, они не задумываются, что игрушка не могла появиться на лавочке просто так. Пацан очень расстроился, когда наш сапёр взорвал медведя, ткнув его щупом. Но мы с ребятами нашли ему точно такого же, и наша взводная медсестричка торжественно вручила мишку мальчику, вызвав у того настоящий восторг. Он решил, что мы «воскресили» его медвежонка, точнее, не его, а того, с лавочки.

Люди встречают нас, как родных. Видно, что они очень устали от нацистов. Те ведут себя на их земле так, будто считают эту землю вражеской. А мы освобождаем свои города. У нас в роте есть добровольцы со всей Большой России, как мы это называем – то есть и из России, даже из Приморья на Дальнем Востоке, и из других бывших республик – больше всего белорусов и казахов. Есть, конечно, много украинцев, даже с Запада, из Винницы, Житомира, Переяславля и Владимира-Волынского. А два брата-близнеца Жовковские – бойки из Карпат, есть там такой народ. Они как на своем говорить начинают – их даже западенцы наши понять не могут…

Это неправда, что против нас воюет украинский народ. Это ложь, придуманная засевшими в Киеве пропагандистами. Против нас воюет НАТО, мы постоянно трофеим их оружие и экипировку. Против нас воюют упоротые радикалы и совсем оболваненные пропагандой украинцы. Сейчас на фронт стали чёсом гнать пополнение, которых хватают чуть ли не в бане и везут в военкомат. Эти вообще не воюют – очень многие сразу же сдаются в плен. Нам регулярно засылают «малявы», как они их называют, – письма с просьбой помочь попасть в плен. Однажды даже стрелой из лука забросили, представляешь? Оказалось, кандидата в мастера спорта по стрельбе из лука в ВСУ загребли, а он с собой лук взял, ну и использовал по назначению. Его товарищи говорят, что, когда они ночью к нам уходили, он двух бандеровских комиссаров из лука уложил. Комиссары – это радикалы, которых нацики приставляют к необстрелянным бойцам. Они имеют право казнить, если кто-то из солдат проявляет «трусость» или «сепаратистские настроения».

Ладно, всё это тебе, может, не особо интересно, поэтому перейду сразу к сути. Только ты очень не сердись на меня, ладно? А то подумаешь еще, что я пишу тебе только потому, что мне что-то надо. Это случилось две недели назад. По дороге к Северодонецку мы наткнулись на машину нациков – бортовой «Урал» нарвался на противопехотную мину, ему снесло передний мост. Мы вышли на звук взрыва, и бандеровцы, бросив машину, рванули через поле убегать, причем последний зачем-то пальнул по тенту. Нацики далеко не ушли, отправились к своему Бандере в ад, а мы, со всеми предосторожностями, подошли к «Уралу».

В кузове оказались девушки. Шесть связанных по рукам и ногам девчонок, от двенадцати до восемнадцати. Их родителей расстреляли, а их самих отобрал какой-то мужик в натовском камуфляже и велел вывезти в Краматорск, где передать на руки «уоррент-офицеру Стеббинсу». Мутная история, но дело не в этом. Мы освободили девочек, и меня отправили отконвоировать их в безопасное место. С тех пор у меня новое прозвище – «товарищ Сухов», но это