Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

Отец как-то рассказал мне, что наш дед был ранен под Сталинградом. Тяжело раненный, он двое суток удерживал свою позицию от врага. Когда его доставили в госпиталь, было уже поздно – дед умер на операционном столе. Это повлияло на решение моего отца стать врачом. Я, в свою очередь, вдохновлялся его примером и тоже поступил в мединститут. В то время в вузах не было военных кафедр, поэтому после второго курса меня призвали в армию. Несмотря на то что продолжалась война в Афганистане, меня ничуть не пугала воинская служба. Меня направили служить в пограничные войска и после учебки перевели в пограничную часть на юге нашей страны.

„Афганцы“ называют это место „за рекой“, хотя никакой реки там не было. Мы служили на границе Северного Афганистана, наша застава располагалась вдали от дорог, по которым туда шли наши войска. От этого менее напряженной она не становилась – по глухим тропам в горах в нашу страну стремились попасть контрабандисты, зачастую – неплохо вооруженные и огрызающиеся при попытке их остановить. Прежде чем произошла та история, о которой я хотел бы рассказать, я успел поучаствовать в нескольких боевых столкновениях – без вреда для себя. В целом, контрабандисты – так себе вояки, но все равно опасны. Нескольких наших ребят ранили во время встреч с ними, хотя тяжелых ранений и не было.

Это случилось в тот год, когда наши вывели войска из Афганистана, но до того, как генерал Громов перешел знаменитый мост. Случилось это ночью. Я проснулся от стрельбы и звона оконного стекла. Сам не помню, как оказался на ногах, оделся, взял из стойки оружие. Помню, как занял место в одном из оконных проемов. Нападающие погасили прожекторы внешнего освещения, но на фоне звездного неба были хорошо видны, и мы начали стрелять.

Нас было тридцать пять человек, разбросанных по трём зданиям. Сколько было душманов – я не знаю. Мы надеялись, что после рассвета бандиты отступят или придёт подмога. Однако не случилось ни того, ни другого. Атака следовала за атакой, при этом у душманов была поддержка тяжёлого оружия – минометов и китайских крупнокалиберных пулеметов.

Ближе к обеду противник дал нам короткую передышку, а потом открыл шквальный огонь. По нам ударили 107-мм РСЗО пакистанского производства – не такие мощные и дальнобойные, как те, которыми нацисты сегодня орудуют на Донбассе, но в тех условиях и это было через край. Одна из ракет попала в штабное здание, превратив его в руины. Осколки других легко прошивали глинобитные стены казармы. Нас было пятнадцать человек, и к трём часам дня мы все были ранены, а двое – убиты.

Душманы рассчитывали на то, что после обстрела мы не окажем сопротивления, но они просто плохо нас знали. Мы снова встретили их огнем. На этот раз атака была более мощная – противник знал, что у нас заканчиваются боеприпасы, и наступал, ведя по нам шквальный огонь. Нас осталось семеро, все были ранены, когда враги ворвались в казарму. Мы собрали последние силы – и ударили в штыки.

Я совсем не помню звуков того боя – я был контужен и, наверно, ничего не слышал. Я видел душманов с перекошенными лицами – они что-то кричали, но я не слышал, что именно, а по губам я читать не умею. Я видел, как один за одним погибают мои товарищи, и понимал, что скоро та же участь ждёт меня. Мысленно я попрощался с родителями, с друзьями, и очень жалел о том, что так редко писал им, пока была возможность. Вскоре нас в живых осталось двое. Возможно, нас хотели взять живыми, поскольку нас били прикладами, стараясь сбить с ног. Я получил сильнейший удар по голове, упал на глинобитный пол – и увидел, как нападающие стали падать на землю, а их грязные светло-коричневые лохмотья – пропитываться кровью. А потом в дверном проёме появился крепкий парень в голубом берете, и за его плечами садилось солнце. Он показался мне ангелом.

В госпитале, где за мной ухаживали, я узнал, что представлен к награде – как и все мои боевые товарищи. Выжило нас только трое, остальных наградили посмертно. Мы с ребятами, когда смогли собраться вместе, написали письмо в Совет министров – мы писали, что те, кто погиб, достойны большей награды, чем мы, выжившие.

Письменного ответа нам не дали, но письмо, очевидно, дошло до адресата – когда генерал-майор погранслужбы вручал нам наши ордена, он сказал:

– Если вы не понимаете, в чем суть вашего подвига, то я объясню. Каждый из вас встал на пути бандитов и головорезов. Вы стали для них непреодолимым препятствием. Вы не пустили войну через границу. И вы все стояли насмерть. Выжили не все, но каждый из вас был готов умереть – чтобы не пустить войну через нашу границу.

Сегодня я на Донбассе. Я сердцем так и не принял распад СССР, и люди, живущие здесь, никогда не были для меня иностранцами. После демобилизации я окончил институт, прошел ординатуру, работал почти тридцать лет врачом, сделал тысячи операций; я защитил кандидатскую, докторскую, стал академиком. Написал несколько научных трудов, которыми горжусь. Я честно выполняю свой долг врача.

Но где-то в глубине души во мне всё равно живет тот молодой пограничник, который старался не упасть под ударами прикладов автоматов басмачей. Кто знал, что вот-вот умрет, но старался стоять до самой смерти, выгрызая драгоценные минуты, чтобы подоспела подмога.

Тогда я не пустил войну через границу. Не я лично – мы все. Таких застав, как наша, в начале девяностых было много. В стране творилось черт-те что, но ребята вроде меня продолжали стоять насмерть и не пускать войну через границу. Сегодня в стране установился порядок – люди мирно трудятся, счастливо живут… а через границу, на этот раз украинскую, к ним снова лезет война.

И я, профессор, академик и прочая, и прочая – не могу стоять в стороне. Я, конечно, не бегаю с автоматом и не бросаюсь в штыковую. Я занимаюсь тем, чем занимаются на войне военврачи, попутно оперируя в случаях тяжелых челюстно-лицевых или офтальмологических повреждений.

Так