Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

Однако он подумал — такая мысль свойственна грешным людям, решившим отныне поступать правильно, — что искать солидарности с народом и в то же время оттолкнуть людей по той причине, что у них дурно пахнет изо рта — недостойно. Быть недостойным гостеприимства Каштанова ему не хотелось. Стыдно было все время, но, когда он вспоминал спокойное лицо Каштанова, становилось нестерпимо стыдно. И седой мужчина подумал: Каштанов бы так не поступил.

— Можно с вами? Возьмете, правда?

Рихтер не ответил, пошел вперед — идти три квартала, недалеко. Вещей у них было мало. Рихтер забрал у полячки рюкзак, чтобы той было легче нести девочку. Красный дом нашел легко.

— Теперь в Москве двери железные, с кодовыми замками, а код я не знаю, — сказал Рихтер. — Подождем какого-нибудь жильца. Спросим.

Кристоф рванул парадную дверь на себя, сломал замок.

— Качество так себе, — сообщил немец Кристоф, — китайский замок, думаю.

Вошли в темный подъезд, поднялись по лестнице.

Старуха Прыщова отдала ключи от квартиры.

Долго разглядывала Марка Рихтера и его спутников.

— Табор целый привел. Это кто ж такие нерусские? Что, с вокзала? Цыгане что ли?

— С вокзала, — подтвердил Рихтер. — И цыгане.

— То-то смотрю, ты на брата не похож, — сказала она, — Ромка-то — он евреистый еврей. А у тебя вид какой-то не евреистый. Цыган, значит. По Ромке сразу видно, что жидочек. Хотя и свой, московский. Ты ему точно брат?

— Точно.

— Ну, где еврей, там и цыгане. Мы, русские, всех примем. Грузинов случайно не привел? Чеченцев каких?

— Нет, чеченцев не привел.

— А верно говорят, что Ромку твоего расстреляли?

— Что вы такое говорите, Алевтина… — отчество он забыл.

— Алевтина Трофимовна меня зовут, — благосклонно сказала Прыщова, — но ты можешь меня Алевтиной звать. Мы с тобой ровесники. Мне аккурат восемьдесят стукнуло. Как с куста.

— Поздравляю вас, Алевтина.

— Во дворе рассказывали. Вывели, значит, твоего Ромку в подвал. Тащат, а он упирается, кричит. Ну, жить-то всякому хочется. Я его за это не осуждаю. Покричать надо.

Марк Рихтер слушал старуху Прыщову — и дикими казались ее слова.

— Но мне адвокат сказал…

— Ага. Верь им больше, адвокатам. Вот у меня чуть квартиру не оттягал один такой шустрый. Какие адвокаты. Приговор там, как положено, зачитали. Он им в ножки — не помогло. Шлепнули.

— Как — шлепнули?

— Ну как. Что, русский язык забыл? В расход, стало быть, пустили. В штаб к Духонину.

Прыщова сама времен Гражданской войны не застала, но покойный муж ее, сотрудник НКВД, был постарше и успел поработать с врагами пролетариата.

— За что Романа расстреливать?

— Изменник Родины. Таких, сам знаешь, к стенке ставят.

— Не изменял он Родине.

— Ну, там найдут за что расстрелять. Время военное. А отпустят — я даже рада. Хоть еврей, но симпатичный. А ты, значит, из Лондона приехал. И с табором.

— Получается, так.

— Ключи не теряй. Живи тихо. Водку пьешь?

— Вот Кристоф пьет.

— Ну и имечко, — сказала Алевтина Трофимовна Прыщова. — Черт нерусский. Ворует?

— Не ворует он. А Малгожата — монахиня.

— То-то вижу, что монашка. С ребеночком. Теперь монашки такие. От попа нагуляла?

— От цыгана.

— Все с ума посходили. Жиды, хохлы, цыгане. И попы туда же. Ладно, живите. Если что, полицию позову. За холку и в торбу.

— Спасибо вам, Алевтина Трофимовна, за заботу.

Они вошли в квартиру, где жил брат, а прежде — жили их родители.

Это был его отчий дом.

Они вошли в общую комнату, заставленную книжными шкафами; других ценностей в доме Рихтеров не было. Зато книг было много.

— Вот это да, — сказал Кристоф. — Зачем столько книг?

— Знаете, что самое странное? — Марк Рихтер показал на библиотеку. — Все это оказалось ни к чему. А мы думали, что пригодится.

Он прошел к широкому окну, выходившему во внутренний двор, потянул на себя ссохшиеся двойные рамы. Его брат, Роман Кириллович, давно уже жил в квартире один, оконных стекол не мыл, рамы не чистил и, хотя это принято в холодной Москве, на зиму бумагой оконные рамы не заклеивал. Окно широко растворилось, и холодный темный воздух вместе с порошей ворвался в помещение.

— Закрой, — сказал Кристоф, — ты что, проветриваешь? И так не жарко.

Ему хотелось вдохнуть дворового зимнего воздуха. Как в детстве, когда подоконники заметает снегом, а мама приносит чашку горячего молока.

— Закройте, — сказала полячка, — девочку продует.

Он закрыл окно, вернулся к книжным полкам.

— Ты что, все это прочел? — Кристоф никак не мог понять, зачем в доме столько книг.

— Да. Почти все. А те, что не прочел, мне отец пересказал.

Кристоф шел вдоль полок с книгами немецких философов и читал имена на корешках:

— Кант, Гегель, Фихте, Маркс, Шеллинг, Гердер, Дильтей, Фейербах, Ницше, — ты все это читал?

— Да.

— Не верю! — Кристоф оглядел книжные шкафы. — Десять тысяч… — Кристоф прикинул пытливым взглядом социалиста, подсчитывающего прибыль богача, — в каждом томе страниц пятьсот. Получается пять миллионов. Прочел? Ха!

— Задушить газом «Циклон» шесть миллионов евреев можно, ты в это веришь? И легко, кстати, задушили. Ты веришь, что за Тридцатилетнюю войну убили восемь миллионов человек?

— Ну а что тут особенного? И сейчас пачками убивают. Вон, на Украине трупы не считают.

— Значит, представить это ты можешь. Ну так представь, что пять миллионов страниц можно прочесть.

— Не-е-ет… — протянул Кристоф. — Вранье… Тут у вас немцев на полках — больше, чем народу в Германии… Ну и зачем ты все это читал? Тебе чтение помогло?

— Нет, — сказал Рихтер. — Не помогло.

— Аристотель, Платон, Прокл, Вергилий, Плотин, — Кристоф перешел к другой полке, — ты правда все вот это читал? Знаешь, шесть миллионов евреев все-таки убить проще… Не могу представить. И, главное, зачем столько читать? Ну, вот если ты убиваешь евреев — цель понятна.

Польская монахиня встрепенулась, выражая возмущение, но Кристоф отмахнулся.

— Да не дергайся ты, я сам за мир… И евреев не убивал… Подумаешь, какие теперь все гуманисты. Слова лишнего не скажи, — анархист хотел плюнуть на пол, но удержался, сглотнул слюну.

— Когда мой отец был на фронте, он написал письмо своему отцу, то есть моему деду, — ответил Рихтер. — Отец написал, что если он вернется домой живым, то прочтет все книги на свете. И половину зарплаты всегда тратил на книги. Понимаешь, он думал, что если прочесть все книги, то станешь умным, тогда ты все сможешь объяснить и тогда войн больше не будет.

— И стал умным?

— Он стал очень умным. Но умер. Объяснить не успел. А война идет.

— Значит, не помогают книги? — сказал Кристоф и захохотал. Хриплое карканье социалиста в квартире отца, в их