Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор
— А мне жаль, что украинская земля покрыта кровью.
— Да-да… Вы правы. Вы берете акварель, прежде написанную на природе, затем брызгаете на лист кармином… Вырученные средства передадите рабочим? — Профессор Блекфилд задумался. — Профсоюзов на Украине больше нет. Профсоюзы объявлены рассадником марксизма, идеологии, чуждой украинскому правительству. По новому трудовому кодексу можно зарплату не выплачивать.
— Неужели, — сказал добрый капеллан Бобслей, который в течение всего разговора молчал, прихлебывая пиво, — рабочим людям не платят зарплату?
— Процесс заслуживает пристального изучения. Возможно, это лишь слухи. Люди работают на войну; тем самым, работают на тех, кто получает миллиардную прибыль от войны и состоит в коррупционных сделках с нашим правительством. И вам, дорогой мой капеллан, эти вибрации совести должны быть интересны.
Колин Хей слушал этот диалог с брезгливым выражением лица, которое неприятно поразило Феликса Клапана.
— Не платят рабочим? — спросил Колин Хей. — То есть они там своим гражданам не платят, а я здесь должен им бесплатно печатать эстампы? Верно?
— Насколько я знаю, трудовое законодательство изменили, — политолог Стивен Блекфилд был образцовым британцем: эмоций лицо не выражало. — Роль менеджмента, однако, заметно возросла. Но это, в целом, общий процесс. Протест против олигархии и отрицание менеджмента не стоит сводить в единое целое.
— Куда британские деньги пойдут? — спросил Колин. — Купит колледж листочки, которые я напечатал. Борьба, независимость, all that. Кому деньги?
Клара Куркулис ответила твердо:
— Вы, печатник, отказались от своей доли в пользу украинского народа. Шестьдесят процентов перечислим в фонд украинской армии, сорок получит менеджер.
— Сорок процентов. Ты, что ли, менеджер? — спросил Колин Хей у гордой фигуры Клапана.
— Во всех цивилизованных странах галеристы и менеджеры берут от продаж искусства пятьдесят процентов, — заговорил Клапан, — но считаю этот процент неприемлемым в условиях войны. Десять процентов от своей доли жертвую украинскому народу.
— Десять процентов жертвуешь? — спросил Колин Хей. — Жертвуешь, значит?
— Могу и пятнадцать процентов, — сказал Клапан, подумав. — Однако я свой труд уважаю.
— Труд уважаете, — сказал задумчиво Блекфилд. — Боюсь, колледж не может себе позволить приобретение этого, несомненно ценного, произведения.
— Мы сожалеем, — сказал Теодор Диркс, гебраист.
— Не сочувствуете страдающей Украине? — внимательным голосом спросил Клапан, не подозревая, что цитирует известнейшее произведение.
Профессор Блекфилд, также не подозревающий о своем российском коллеге, профессоре Преображенском, ответил корректно:
— Сочувствую. Но продукцию вашу, к сожалению, не смогу приобрести.
— Тебя, профессор, труд интересует, а меня другое, — бухнул Колин, не отличавшийся деликатностью, — меня бездельники волнуют. С нашей королевской семьей что делать будем? Я, конечно, британец, давал клятву королеву не обсуждать. Но поинтересоваться-то могу? Нет?
Деликатный капеллан Бобслей прижал руку к губам, Блекфилд и Диркс разговор не поддержали.
— Ладно, — подвел итог Колин Хей. — Не туда меня занесло. Поговорили, и хватит. Катись отсюда со своими делишками. Здесь Оксфорд, мы здесь работаем. А со своим трудом я сам разберусь. Сам распечатал, а продавать не стану.
Колин протянул акварель человеку за стойкой.
— Пригодится, сосиски завернешь.
Колин Хей был грубым человеком.
— В социализме и демократии они, видите ли, запутались. Проблемы с ориентацией. Бомбой пора жахнуть. Сразу вспомнят, куда бежать.
— Колин так шутит, — встревожился Бобслей, выхватывая акварель у печатника, прижимая лист к груди. — Разрешите принесу кофе?
Пока капеллан суетился с кофе, пока Клара Куркулис убирала рисунки в папку, пока акварелист Клапан сверлил взглядом профессора Блекфилда, — через пролив от Британии, в Париже, в Елисейском дворце чествовали артиста, ставшего президентом, и французский президент вручил клоуну Орден почетного легиона. Артист-президент приехал просить танки, а президент-император танки обещал. Война сулила перспективы; многим было интересно, как оно повернется.
Клара Куркулис тем временем сказала так:
— Слушаю профессоров знаменитого университета и поражаюсь, как образование мешает: не можете примириться с очевидным, проще выдумать концепции. Но надо принять решение, как решился Черчилль! Извините, это смешно! Требуется уничтожить последнюю империю. Новый порядок — справедливый. Без России. Будут изменения. Вы решили, что не следует портить пейзажи кровью? Вас шокирует? Но сегодня надо менять все. И, кстати, знаете ли вы, что данный паб уже не принадлежит Сомерсет-колледжу?
Профессора не знали. «Индюк и морковка» — старинный паб, знаменитый. Принадлежит Сомерсет-колледжу триста лет.
— Паб выкупил хороший русский, возможно, вы назовете его «олигархом», но мой богатый друг, он просто представляет новый порядок. Мы будем менять мир совместно с лучшими людьми Запада. Мы сегодня поняли, что Достоевский — имперский тоталитарный писатель. Боимся сделать следующий шаг? Сделать надо: единственный положительный герой Достоевского — это тот, кого принято считать героем отрицательным, да! Смердяков! Он осмелился сказать то, что сегодня понимает всякий порядочный человек: «Хорошо, если умная нация победит и подчинит нацию глупую». Фраза шокирует. Но шок сегодня необходим, чтобы осознать вину.
Клара Куркулис приберегала для последней, финальной реплики новость:
— Паб «Индюк и морковка» будет переименован в кафе Smerdiakoff.
Капеллан Бобслей был поражен. Теолог читал «Братьев Карамазовых», любил паб «Индюк и морковка», привык негодовать на лакея Смердякова. Напротив того, Стивен Блекфилд оживился.
— Вот, Тео, недостающее звено. Каждый из братьев представляет общественную концепцию: Завет моральный, социальный договор, неуправляемый бунт — оборачивающийся диктатурой. Смердяков представляет либерализм.
И все согласились с тем, что за этим братом будущее.
— Мы вас пригласим на обед в наше будущее кафе, — Клара Куркулис повернулась на каблуках. Вышла прочь, Клапан за ней.
Шли вдвоем по темному Оксфорду, лысый акварелист и тонкая женщина.
Клара Куркулис не смогла бы рассказать людям своего круга — парижским подругам и лондонским собеседникам, журналисту «Свободы» Цепешу или Инессе Терминзабуховой, — даже рассказать им не смогла бы, объяснить не смогла бы тем паче, как оказалась она в гостинице Black Horse с акварелистом Клапаном. Одинокая жизнь борца, особенно если этот борец хрупкая акварельная женщина, может толкнуть на неожиданный — хуже: стыдный — поступок.
Но — напряжение дня, но — волнение, но — эмоции!
Ужин в ресторане «Митра» на Брод-стрит, бутылка вина на двоих, разговоры о борьбе украинцев, варварстве русских и ханжестве европейцев. И дадут ли, наконец, тяжелое вооружение? Разговор с Клапаном в светском кругу венецианских, лондонских, московских знакомых был бы невозможен: никто бы такого субъекта и не пригласил. Но вот случилось: ресторан «Митра», за окном дождь. Еще бокал? Здесь превосходное розе: Англия славится импортом вин. И не будем говорить о цене! Сегодня особенный день. На десерт — сыр стилтон и портвейн, отдадим дань английской традиции. А знаете, как профессора обедают у себя в колледжах? Британцы знают толк в еде! А вот в отношении акварелей они разочаровали, признаюсь откровенно: не ожидал! Танков Украине пока не дали, даже акварелей не купили. Но портвейн неплох — Tawny двенадцатилетний, ну,
