Едгин, или По ту сторону гор - Сэмюэл Батлер

— Бедный папа, — сказала Аровена, недрогнувшей рукой беря щепотку соли, — как ужасно он страдает.

— Да, — ответила ее мать, — но я думаю, он теперь почти вне опасности.

Они принялись объяснять мне, каковы обстоятельства этого дела, какое лечение было предписано распрямителем и каким успешным оно оказалось — всё это я отложу до следующей главы и изложу там преимущественно в виде сжатой сводки мнений, принятых здесь относительно данных предметов, вместо того чтобы слово в слово повторять выражения, в которых факты были до меня доведены. Однако искренне прошу читателя поверить, что как в следующей главе, так и в дальнейших я приложил все усилия, дабы добросовестно соблюсти величайшую точность, и что я ничего намеренно не исказил, хотя и мог иногда не до конца понять все смысловые оттенки здешних обычаев и бытующих здесь мнений.

X. Общепринятые мнения

В этой стране человек, если здоровье его пошатнется, если он подхватит заразу или его, до достижения 70 лет, одолеет телесная немощь, должен предстать по месту жительства перед судом присяжных и, будучи осужден, подлежит общественному порицанию и приговаривается к наказанию, более или менее суровому в зависимости от конкретного случая. Заболевания подразделяются на две категории: уголовные преступления и менее тяжкие правонарушения, как и у нас в отношении деяний, наказуемых по закону, — за серьезную болезнь следует и наказание весьма строгое, тогда как в случае потери зрения или слуха кем-либо, чей возраст превысил 65 лет и чье здоровье до сих пор не оставляло желать лучшего, виновный отделывается штрафом, который может быть заменен тюремным заключением при отсутствии средств для выплаты последнего. Но если человек подделывает чек, либо поджигает свой дом ради получения страховки, либо грабит кого-то с применением насилия, либо совершает любое другое из деяний, которые у нас считаются уголовно наказуемыми, его либо помещают в госпиталь, где за ним тщательнейшим образом ухаживают за казенный счет, либо, ежели материальное положение его благополучно, он извещает друзей, что страдает от жестокого приступа аморальности, как мы делаем, когда заболеваем физически, и те, глубоко сочувствующие, являются к нему с визитами и с интересом расспрашивают, как это всё случилось, какие симптомы обнаружились первыми и т. д. и т. п. — и на все эти вопросы он отвечает с величайшей откровенностью; ибо дурное поведение, хоть и рассматривается как явление не менее прискорбное, чем у нас болезнь, и бесспорно свидетельствующее о том, что с индивидом происходит нечто весьма скверное, считается результатом внутриутробных либо послеродовых злосчастных отклонений в развитии.

Однако самым странным является то, что хотя они приписывают дефекты морального порядка влиянию изъянов, роковым образом заложенных в природе индивида, либо воздействию злополучных факторов окружающей среды, но и слышать не хотят жалоб на несчастное стечение обстоятельств в тех случаях, какие в Англии вызывают к пострадавшему лишь симпатию и сочувствие. Неудача любого рода или даже горе, причиненное пострадавшему чьей-либо злокозненностью, рассматриваются как преступления против общества, поскольку другим неприятно об этом слышать. Таким образом, фатальное невезение или утрата благодетеля, от которого некто всецело зависел, наказываются почти столь же сурово, как телесное нездоровье.

Хотя такие идеи совершенно чужды нашим, признаки в чем-то сходных представлений можно найти даже в Англии XIX столетия. Если у человека обнаружился гнойник, медик скажет, что он содержит «скверную» субстанцию, а в народе говорят «у меня рука стала плохая» или «палец плохой», или «что-то я стал совсем плохой», когда всего лишь имеют в виду «болит», «заболел». У иных наций едгинские мнения прослеживаются еще отчетливей. Магометане, к примеру, по сей день приговоренных к заключению женщин размещают в больницах, а новозеландские маори отвечают на приключившееся с кем-то несчастье насильственным вторжением в дом «правонарушителя», а вторгнувшись, ломают, разбивают и сжигают всё его имущество. Итальянцы одним и тем же словом обозначают «бесчестье» и «злосчастье». Однажды я слышал, как итальянская дама высказывалась о молодом приятеле, который, по ее словам, был в избытке наделен всеми добродетелями, какие только есть под небесами. «Ма, — так она восклицала, — povero disgraziato, ha ammazzato suo zio» (Несчастный убил дядю).

Когда я рассказал знакомому об этой фразе, услышанной мной, когда я еще мальчиком побывал в Италии вместе с отцом, тот нисколько не удивился. Он сказал, что в одном итальянском городе в течение двух или трех лет его возил один и тот же молодой извозчик-сицилиец, обладатель приятной внешности и располагающих манер, но затем он потерял возницу из вида. На его расспросы о том, куда парень вдруг делся, ему пояснили, что он сидит в тюрьме, ибо стрелял в отца — к счастью, без серьезных последствий. Несколько лет спустя тот же обаятельный молодой возница вновь тепло поприветствовал моего собеседника, встретив того на улице. «Ah, caro signore, — воскликнул он, — sono cinque anni che non lo vedo — tre anni di militare, e due anni di disgrazia etc.» (Дорогой мой сэр, вот уж пять лет, как я вас не видал — три года отбывал воинскую повинность, а потом еще два — из-за того несчастья, что со мной приключилось). Эти последние два года бедняга провел в тюрьме. Угрызений совести в нем не было заметно и следа. Они с отцом были в превосходных отношениях и, судя по всему, должны были в таковых оставаться и впредь — если только один из них, по несчастью, вновь не нанесет другому смертельного оскорбления.

В следующей главе я на нескольких примерах покажу, как едгинцы обходятся с тем, что мы называем несчастьем, жизненными тяготами или болезнью, но сейчас вернусь к тому, как они ведут себя по отношению к случаям, которые у нас считаются уголовными преступлениями. Как я уже говорил, эти последние, хотя в судебном порядке не наказуемы, рассматриваются как требующие исправления. Существует класс людей, специально обученных искусству воздействия на души человеческие; люди эти называются распрямителями. Они практикуют в точности как доктора в Англии, и за визит получают гонорар, вручаемый как бы тайком, под сурдинку. Люди ведут себя с ними (как и у нас пациенты с врачами) с полной откровенностью и с готовностью им подчиняются — иными словами, безоговорочно на них полагаются, ибо знают, что в их собственных интересах измениться в лучшую сторону как можно быстрее и что им не грозит попасть в число отверженных обществом, как это случилось бы, если б их одолел телесный недуг, пусть даже им придется пройти весьма болезненный курс исправительной терапии.

Говоря, что они не