Едгин, или По ту сторону гор - Сэмюэл Батлер

станут отверженными, я не имею в виду, что едгинец не будет страдать от социального дискомфорта вследствие совершенного мошенничества. Друзья отступятся от него, его общество уже не будет для них столь же приятным, как мы не имеем охоты водить компанию с теми, кто беден или вечно болен, или кого преследуют неудачи. Никто, кому знакомо чувство самоуважения, не станет вести себя на дружеской ноге с теми, кому меньше, чем ему, повезло с происхождением, житейским благополучием, деньгами, внешностью, талантами — да с чем угодно. В самом деле, эта доходящая до отвращения неприязнь, какую испытывает счастливец по отношению к несчастливцу либо ко всякому, кто стал жертвой несчастья, выходящего за рамки бытовых неурядиц, — такая неприязнь не только вполне естественна, но и желательна для любого общества, будь то человеческое или звериное.

Факт, что едгинцы не относят такие провинности к уголовным преступлениям (в отличие от телесного нездоровья), не мешает наиболее самолюбивым из них выказывать пренебрежение к приятелю, который, к примеру, ограбил банк, до тех пор, пока тот не «восстановится». С другой стороны, им даже в голову не приходит держаться с грабителем высокомерно или надменно — хотя именно такой тон является у них вполне резонным в отношении страдающего физическим недугом. Если телесное нездоровье они всячески стараются скрыть, прибегая к притворству и пускаясь на любые хитрости и уловки, какие только могут изобрести, то совершенно откровенны, когда дело идет даже о самых ужасающих случаях умственного расстройства, какие бывают в природе, — впрочем, надо отдать им справедливость, последние встречаются здесь нечасто. Есть среди них, однако, некоторое число, так сказать, духовных ипохондриков, которые делают из себя посмешище, из-за повышенной нервозности вообразив, что они суть свирепые чудовища, в то время как в действительности все время ведут себя как приличные люди. Это, конечно, исключения; в целом же едгинцы руководствуются той же мерой скрытности и откровенности в отношении душевного благополучия, как мы в отношении телесного здоровья.

Приветствия, принятые у нас, вроде фразы «как дела?» и подобных, рассматриваются у них как чудовищная бестактность; здесь среди людей благовоспитанных совершенно нетерпимы даже такие вполне дежурные лестные замечания, как «вы сегодня хорошо выглядите». Они приветствуют друг друга словами «надеюсь, нынче с утра вы в хорошем настроении» или «надеюсь, вы оправились от приступа раздражительности, который так вас мучил, когда мы виделись в последний раз»; и если приветствуемое лицо не в настроении или все еще склонно раздражаться по пустякам, оно тут же в этом признаётся, и ему соболезнуют. Распрямители так продвинулись в своем искусстве, что присвоили особые имена, сочиненные на основе «гипотетического языка» (которому учат в Колледжах неразумия), всем известным формам психических недомоганий и классифицировали их согласно системе, каковая, хоть я и не сумел в ней разобраться, хорошо работает на практике; ибо, выслушав человека, они всегда могут ему объяснить, что с ним происходит, а то, как легко они сыплют длинными терминами, убеждает пациента, что они до тонкостей вникли в его случай.

Законы, направленные против больных и болезней, публика частенько обходит с помощью нехитрых выдумок, которые никого не вводят в заблуждение, но если вы хоть намеком покажете, что поняли их лживость, это сочтут проявлением величайшей невоспитанности. Так, спустя день или два после моего прибытия к Носнибору, одна из дам, пришедших ко мне с визитом, извинилась за то, что ее муж не явился лично, а лишь прислал карточку, в качестве причины назвав то, что, проходя нынче утром по рыночной площади, он украл пару носков. Я уже был подготовлен, что ни в коем случае не должен выказывать удивления, так что лишь выразил сочувствие и добавил, что, хотя нахожусь в столице еще столь малое время, уже едва удержался, чтобы не стибрить платяную щетку, и хотя на этот раз поборол искушение, однако, как это ни печально, опасаюсь, что, увидев еще какой-нибудь предмет, представляющий для меня интерес и при этом не слишком горячий на ощупь и не слишком тяжелый, вынужден буду предать себя в руки распрямителя.

После того как дама удалилась, г-жа Носнибор, державшая ухо востро, пока я говорил, похвалила меня. С точки зрения едгинского этикета нельзя было выразиться учтивей. Она объяснила, что «украсть пару носков» или «заиметь носки» (выражаясь не вполне литературно) — общепринятый оборот, к которому прибегают, желая дать понять, что персона, о которой идет речь, недомогает.

Несмотря на всё сказанное, они испытывают острое чувство удовольствия, когда осознают, что и сами они, и окружающие пребывают «в порядке». Они высоко ценят психическое здоровье, любят его в других людях и прилагают всяческие усилия (сообразуясь и с иными обязанностями), чтобы сохранить здравость ума и души. Им глубоко претит связывать себя узами брака с семьями, которые пользуются репутацией «нездоровых». Стоит им замарать себя гнусным или позорным поступком, как они немедленно посылают за распрямителем — часто даже если только думают о том, что находятся на пороге его совершения; и хотя их терапевтические методы бывают чрезвычайно болезненными, включая строгое заточение, длящееся целые недели, а в иных случаях и жесточайшие физические муки, я не слышал, чтобы разумный едгинец отказался делать то, что велит распрямитель, так же как разумный англичанин не откажется подвергнуться даже самой опасной операции, если пользующие его врачи скажут, что она необходима.

Мы никогда не пытаемся скрыть от врача ничего, касающегося нашего состояния, из опасения, что, не имея полной картины, он пуще нам навредит. Мы позволяем ему производить над нами самые скверные манипуляции и терпим их, не пикнув, ибо не считаем, что навеки обречены болезни, а кроме того, знаем, что доктор сделает все возможное, чтобы нас вылечить, и что он может судить о нашем недуге лучше, чем мы. Но, окажись мы на месте едгинцев, нам пришлось бы скрывать симптомы болезни, как они и делают, почувствовав физическое недомогание; мы же поступаем подобным образом, когда дело идет о недугах нравственных и умственных — виртуозно притворяемся здравыми, пока нас не выведут на чистую воду, и боимся, как бы нас, пусть лишь раз, не подвергли такому наказанию, как порка, — боимся сильнее, чем ампутации руки или ноги. Эта хирургическая операция меньше нас пугает, ибо конечность отнимут вежливо, с уважением, руководствуясь желанием выручить нас в затруднении, а доктор будет полностью сознавать, что лишь по чистой случайности его телесная конституция такова, что сам он не находится сейчас в том же положении, что и пациент. Едгинцы же переносят еженедельную порку и сидят по два-три месяца на хлебе и воде, ежели