Песня жаворонка - Уилла Кэсер

Оттенбург взял ноты и начал:

— Подождите. Это не слишком быстро? Как вам? А так правильно?

Он подтянул манжеты и начал аккомпанемент сначала. Он стал совершенно серьезен и играл с большим воодушевлением и пониманием.

Талант Фреда был почти так же ценен для старого Отто Оттенбурга, как неустанное трудолюбие старших сыновей. Когда Фред спел «Песню победителя» на встрече членов общества «Турнферайн»[110] из нескольких штатов, десять тысяч «турнеров» настолько прониклись, что дали обет верности оттенбурговскому пиву.

Когда Тея закончила песню, Фред, не поднимая глаз от нот, вернулся на первую страницу.

— А теперь еще раз! — воскликнул он.

Они начали снова и не услышали, как вошел Бауэрс и встал в дверях. Он стоял неподвижно, моргая, как сова, на две головы, сияющие в солнечном свете. Бауэрс не видел лиц, но в спине его ученицы было что-то такое, чего он раньше не замечал: едва уловимое и в то же время очень свободное движение, от кончиков пальцев ног вверх. Вся ее спина казалась пластичной, словно подчинялась галопирующему ритму песни. Бауэрс иногда замечал такие вещи — нехотя. Сегодня он понял: что-то назревает. Река звука, изливаемая ученицей, настигла его двумя этажами ниже. Он остановился и прислушался с каким-то презрительным восхищением. От двери он наблюдал за ней с недоверчивой, злобной улыбочкой.

В последний раз ударив по клавишам, Оттенбург уронил руки на колени и поднял глаза, переводя дух.

— Я довел вас до конца. Какая потрясающая песня! Я правильно сыграл?

Тея изучала его взволнованное лицо. Оно говорило красноречиво, как и ее собственное.

— Мне подошло, — беззлобно ответила она.

После ухода Оттенбурга Тея заметила, что Бауэрс более любезен, чем обычно. Она слышала, как молодой пивовар пригласил Бауэрса на ужин к себе в клуб сегодня вечером, и видела, что учитель с удовольствием предвкушает эту трапезу. Он мимоходом заметил, что Фред разбирается в еде и винах лучше всех в Чикаго. Это он так похвастался.

— Если он такой важный делец, как у него хватает времени бегать и слушать уроки пения? — подозрительно спросила Тея.

Возвращаясь домой в пансион через февральскую слякоть, она жалела, что не идет ужинать вместе с ними. В девять вечера она оторвалась от грамматики и начала гадать, что сейчас едят Бауэрс и Оттенбург. В этот момент они говорили о ней.

IV

Тея заметила, что Бауэрс стал уделять ей явно больше внимания теперь, когда Фред Оттенбург завел обыкновение заглядывать в половине двенадцатого послушать ее урок. После урока молодой человек уводил Бауэрса обедать с собой, а учитель любил хорошую еду, когда за нее платили другие. Он поощрял визиты Фреда, и Тея вскоре поняла, почему именно.

Однажды утром, после ее урока, Оттенбург обратился к Бауэрсу:

— Если вы одолжите мне мисс Тею, у меня, возможно, получится устроить ей ангажемент. Миссис Генри Натанмейер собирается дать три музыкальных вечера в апреле, в первые три субботы, и посоветовалась со мной насчет солистов. На первый вечер у нее приглашен молодой скрипач, и она была бы счастлива заполучить мисс Кронборг. Она заплатит пятьдесят долларов. Немного, но мисс Тея познакомится с людьми, которые могут оказаться полезными. Что скажете?

Бауэрс переадресовал вопрос Тее.

— Полагаю, вам не помешают лишние полсотни, верно, мисс Кронборг? Вы без труда подготовите несколько песен.

Тея растерялась.

— Деньги мне ужасно нужны, — откровенно сказала она, — но у меня нет подходящей одежды для такого мероприятия. Я могу попробовать раздобыть что-нибудь.

Оттенбург быстро вмешался:

— О, вы ничего не заработаете, если пойдете покупать вечернее платье. Я думал об этом. У миссис Натанмейер целый отряд дочерей — настоящий сераль — всех возрастов и размеров. Она будет рада вас приодеть, если вы не боитесь носить кошерную одежду. Позвольте мне сводить вас к ней, и увидите, что она легко все устроит. Я сказал ей, что нужно подобрать что-нибудь симпатичное, голубое или желтое и хорошо сшитое. Две недели назад я провез для нее через таможню полдюжины платьев от Ворта, и она не останется в долгу. Когда мы сможем пойти к ней?

— У меня нет свободного времени, кроме как по вечерам, — смущенно ответила Тея.

— Тогда завтра вечером? Я зайду за вами в восемь. Захватите с собой все песни: возможно, миссис Натанмейер захочет, чтобы мы устроили для нее небольшую репетицию. Я буду аккомпанировать, если не возражаете. Сэкономлю деньги и вам, и ей. Для нее это важно.

Оттенбург хихикнул, записывая номер пансиона Теи.

Натанмейеры были настолько богаты и знамениты, что даже Тея слышала о них, и эта возможность казалась весьма примечательной. Оттенбургу, похоже, достаточно было пальцем шевельнуть, чтобы все устроить. Бауэрс не соврал: Оттенбург действительно был сыном пивного короля.

На следующий вечер без четверти восемь Тея уже оделась и ждала в гостиной пансиона. Она нервничала, ерзала и с трудом могла усидеть на жестких выпуклых сиденьях стульев. Она пробовала их один за другим, передвигаясь по тускло освещенной затхлой комнате, где газовые лампы, всегда с небольшой утечкой, присвистывали. В гостиной никого не было, кроме студента-медика, который так энергично играл один из маршей Сузы[111], что фарфоровые безделушки, стоящие сверху на пианино, дребезжали. Через несколько минут явятся несколько жиличек пансиона и начнут танцевать тустеп. Тее хотелось, чтобы Оттенбург поскорее пришел и увел ее. Она мельком взглянула на себя в длинное мрачное зеркало. На ней было голубое шерстяное платье, которое она обычно надевала в церковь — к лицу ей, но определенно слишком тяжелое для вечернего визита. Каблуки туфель стоптались и перекосились, и Тея не успела вовремя отдать их в ремонт, а белые перчатки были уже не первой свежести. Однако Тея знала, что забудет об этих досадных мелочах, как только придет Оттенбург.

Мари, прислуга-венгерка, подошла к двери, встала между плюшевыми портьерами, поманила Тею и издала нечленораздельный звук горлом. Тея вскочила и выбежала в прихожую, где стоял улыбающийся Оттенбург в расстегнутом плаще, держа в руке, обтянутой белой перчаткой, шелковый цилиндр. Венгерка в туфлях на плоских подошвах замерла неподвижно, как памятник, вытаращившись на розовую гвоздику в петлице Оттенбурга. На широком рябом лице застыло единственное выражение, на которое она была способна, — какое-то животное изумление. Выходя вслед за Теей, молодой человек оглянулся в щель закрывающейся двери: венгерка всплеснула руками над животом, открыла