Наваждение. Тотемская быль - Александр Владимирович Быков
– Полезай на полок. Ноги нараскорячку держи, громко не ори, соседников напугаешь.
Она еще раз взяла Федьку за тайные уды, сжала, отпустила и, ухватив кончик своими пухлыми губами, принялась с удовольствием щекотать его языком.
Не прошло и получаса, как Федор на вершине блаженства закончил свой путь воздержания.
Ни слова не говоря, Глашка первая вышла из парной, оделась и, заглянув назад, позвала Федора:
– Иди одевайся, вертайся назад к знахарке, скажи, что наладила тебя, как надо. Она дальше скажет, что делать.
Федор приехал в Усолье уже под вечер.
– Вижу, что лучше тебе. Глашка, она до этого дела мастерица, – с порога сказала знахарка.
– Так то – Глашка, а Аленка – совсем другое, вдруг да у меня с ней снова не того? Нечистый-то, небось, там, а не тут!
– Ты ей вели пить вот это, – знахарка подала растолченную в порошок смесь цветков и кореньев. По щепотке клади в каждое блюдо. Нечистый этого запаха на дух не переносит, глядишь, и отвадишь супостата.
Федор понюхал порошок.
– Фу, дурно пахнет, как будто мышь сдохла.
– Зато помогает хорошо, надобно потерпеть. Давай гривну[13] и ступай восвояси.
– А если не поможет?
– Тогда есть еще способ, но не знаю, сдюжишь ли его?
– Так назови.
– Глашка тебя чем сегодни излечила?
– Понятное дело чем.
– Вот и жонку свою этим лечи.
– А если не выходит?
– Дурень, не сам, друзья-товарищи имеются, пусть подсобят, надобно человека три, никак не меньше.
– Пошто?
– По то, что баба твоя распутница, ей все равно пропадать, прощения нет и не будет. Но ежели три мужика смогут ее поять, то ни один черт это не выдержит, отступится, кому ж такая пропасть нужна.
– А мне потом что делать?
– А что хочешь, захочешь – простишь, а нет, так гони со двора исчадие бесово.
– Нет у меня товарищей, чтобы грех такой учинить.
– Эх, паря, не научи да по миру пусти, дак хрен, а не милостыня… В городе в кабаке найдешь Семку Кривого, не перепутаешь. Он глаз на разбойном деле потерял, теперь не грабит, но в блудном подсобить всегда горазд. Он и товарищей приведет. Главное, привезти жонку в Тотьму, хучь как, хучь обманом. А уж тут они все изладят, не сомневайся.
– Спасибо тебе за добрый совет.
– Спасибо в карман не положишь, добавь еще грош.
Федор полез в кошель, достал две монеты по копейке и протянул знахарке.
Несмотря на большие траты, он был доволен. Перво-наперво снова чувствовал себя мужиком, зловредная хворь, прилепившаяся к нему, излечена была без следа. Во– вторых, знахарка дала надежду на избавление Аленки от козней нечистого. О третьем совете он пока не думал, целебный порошок должен был помочь обязательно.
* * *
Дружина Шихов в семейные склоки не вникал, не мужицкое это дело, бабы сами разберутся: какая же свекровь невестку будет любить, ей родной сын завсегда дороже. Сам он дома бывал нечасто, мужицкий хлеб тяжел: летом земельные работы, зимой – в лес. Дрова ежегодь надобны, и строевой лес тоже. Рубить сподручнее зимой, вывозить легче. Сани не телега, везде пройдут.
Возвратясь в очередной раз домой, он застал невестку в глубокой печали.
– Что, Аленушка, грустишь, ежели обидел кто, скажи, не молчи?
– Да нет, батюшка, все хорошо, никто меня не обижает.
– Так с чего же печаль такая?
– Да с Федей у нас все не так как-то.
– А что такое, не люб он тебе?
– Не знаю уже теперь, он ведь бьет меня и мучает, как будто я не жена законная, а раба подневольная.
– Ишь ты? – удивился Дружина, – а что говорит-то?
– Говорит, что я с бесом живу помимо него, и ему это в большую обиду, вот и глумится.
– С бесом?
– Мне во сне приходил некто кудрявый, гладил меня и ласкал, вот они и думают, что бес.
– Кто они?
– Матушка с Федей.
– Глупость какая, мало ли что во сне привидится. Мне вот недавно снилось, что я не крестьянин убогой, а государев человек-писец, и все наши земли волостные переписываю. А ведь я грамоту не разумею. Тоже наваждение?
– Наверное.
– И не думай даже, я тебе вот что скажу: видел я этих писцов, смотрел, как они землицу меряют и угодья. По-разному, знаешь ли, не по правде. Кто даст посул, могут окладное и убавить, а если не сноровишь, так и наоборот, худую землю середней запишут, и плати с нее больше. Вот ведь какая заковыка. А был бы я писец, я бы все по правде делал, отсюда и сны вижу.
– Ты, батюшка, все по справедливости норовишь делать, все тебя за это уважают.
– Скажи-ка, Аленка, а этот кудрявый тебя спрошал о чем– то или так, молчком?
– Нет, не спрошал, но Федьку подначивал насчет мужеской силы.
– Федьку! Он что, с ним тоже говорит?
– Я не знаю, мне говорил: «Зачем-де тебе такой ледащий мужичок».
– А что ты?
– Ничего, это же все во сне.
– Может, тебе почудилось, может, Федька того, сплоховал, и сон отсюдова происходит?
– Не знаю я, сплоховал-то он не тепереча, еще летом, когда стал на лавке ночевать, и с тех пор нет у нас с ним любви никакой, и совокупления тоже чередного нет.
– Мда… – Дружина почесал за ухом, – молод еще Федька такие болезни иметь.
Не иначе тут действительно нечисто. Ты кому молишься, грешная?
– Господу нашему молюсь, Богородице, Николаю угоднику.
– Это хорошо, но я тебе так скажу: знаешь сколько народу на Руси? Большие тыщи, и все молятся, пока-то до тебя очередь дойдет – состаришься. Надо обратиться к тутошним угодникам Божьим, они скорее помогут.
– Где ж их взять-то угодников?
– Есть святые люди в Тотьме. Феодосий Суморин, инок, что монастырь основал. Слыхивал я, у гроба его чудеса происходят, вот бы кому молиться.
– А как?
– Попросту: «Отче Феодосие, прости мне грехи тяжкие и помилуй мя», и так много раз, он и услышит.
– Помолюсь, прямо сейчас пойду и помолюсь. Жаль только, образа нет Феодосия.
– Есть образ, писан по памяти одним старцем столетним, он преподобного живьем видел, и Господь ему передал, чтобы образ его он написал. Я поеду в Тотьму, привезу тебе, если есть в монастыре список.
– Тогда я пока обожду, перед иконой молиться сподручнее.
– Феодосий-то не один такой в нашем уезде, я в молодые годы знавал еще одного святого человека.
– Расскажи, батюшка, – обрадовалась Аленка.
– Давно это было, еще до Смуты, видел я в Суморине монастыре старца в веригах. Изнурял себя тот старец постом и муками тяжкими в железах.
Я
