Песня жаворонка - Уилла Кэсер

class="p1">— Моя дорогая девочка, неужели вы не понимаете? Это лишь оттого, что первым встреченным вами артистом случайно оказался я. Будь я тромбонистом, было бы то же самое: вы захотели бы играть на тромбоне. Но все это время, пока вы работали так старательно, что-то боролось против меня. Видите, здесь были мы с вами и этот инструмент. — Он постучал пальцем по роялю. — Три хороших друга, которые так усердно трудились. Но все это время что-то сопротивлялось нам: ваш дар и женщина, которой вам суждено стать. Когда вы найдете путь к этому дару и к этой женщине, то обретете покой. Вначале вы хотели быть артисткой — что ж, вы можете быть ею всегда.

Тея глубоко вздохнула и уронила руки на колени:

— Значит, я никуда не продвинулась за все это время. Учителя нет, ничего не сделано. И денег тоже нет.

Харшаньи отвернулся:

— Не беспокойтесь о деньгах, мисс Кронборг. Возвращайтесь осенью, и мы это уладим. Я даже пойду к мистеру Томасу, если потребуется. Этот год не потерян. Если бы вы только знали, какое преимущество даст вам все, чему вы научились за эту зиму, все ваши занятия на фортепиано, перед большинством певцов. Возможно, для вас все сложилось даже лучше, чем если бы мы планировали это сознательно.

— Вы имеете в виду, если я могу петь.

Тея произнесла это с тяжелой иронией, настолько тяжелой, что вышло грубо. Ее слова резанули Харшаньи, потому что в них чувствовалась неискренность, неуклюжая аффектация. Он резко повернулся к ней:

— Мисс Кронборг, ответьте мне. Вы знаете, что можете петь, верно? Вы всегда это знали. Пока мы здесь работали вместе, вы иногда говорили себе: «У меня есть кое-что такое, о чем вы ничего не знаете, я могла бы вас удивить». Это тоже правда?

Тея кивнула и опустила голову.

— Почему вы не были откровенны со мной? Разве я не заслужил этого?

Она содрогнулась. Ее опущенные плечи дрожали.

— Не знаю, — пробормотала она. — Я не нарочно. Я не могла. Не могу. Это другое.

— Вы имеете в виду, что это очень личное? — спросил он доброжелательно.

Она кивнула:

— Не в церкви или на похоронах, или с такими людьми, как мистер Ларсен. Но с вами это было личное. Я не такая, как вы и миссис Харшаньи. Я из простых. Я грубая. Но я еще и независима. Это все, что у меня есть. Только слова тут не помогут. Я не могу объяснить.

— Не нужно мне объяснять. Я знаю. Любой артист знает. — Харшаньи стоял, глядя в спину своей ученице: она согнулась, словно толкая что-то, опустила голову. — Вы можете петь для этих людей, потому что с ними вы не обязываетесь. Но настоящее — его нельзя раскрывать, пока не будешь уверен. Можно подвести самого себя, но нельзя жить, чтобы увидеть этот провал, уж лучше никогда не раскрываться. Позвольте, я помогу вам укрепить вашу веру в себя. Это у меня получится лучше, чем у Бауэрса.

Тея подняла лицо и вскинула руки. Харшаньи покачал головой и улыбнулся:

— О, не обещайте ничего! Вам предстоит многое сделать. Заниматься не только голосом, но и французским, немецким, итальянским. Работы хватит. Но порой вам понадобится человек, который вас понимает; то, что вы прячете в себе, будет нуждаться в общении. И тогда вы должны прийти ко мне. — Он всматривался в ее лицо пристально, близко, будто что-то ища. — Вы знаете, о чем я говорю: то существо в вас, которому нет дела до мелочей, которое имеет дело только с красотой и силой.

Тея яростно вскинула руки, будто отталкивая его. Она издала горлом звук, но нечленораздельный. Харшаньи взял ее руку и едва коснулся губами тыльной стороны кисти. Это было приветствие, а не прощание, и предназначалось оно для кого-то другого, доселе незнакомого ему.

В шесть часов пришла миссис Харшаньи и увидела, что муж безучастно сидит у окна.

— Устал? — спросила она.

— Немного. Я только что сделал трудный шаг. Я отослал мисс Кронборг, передал ее Бауэрсу. Она будет учиться пению.

— Отослал мисс Кронборг? Андор, что с тобой?

— Это не минутный порыв. Я давно знал, что должен это сделать. Она создана, чтобы быть певицей, а не пианисткой.

Миссис Харшаньи села на стул у пианино и произнесла с горечью:

— Как ты можешь быть в этом уверен? Она была, во всяком случае, лучшей из всех твоих учеников за все время. Я думала, ты хотел выпустить ее на студенческом концерте следующей осенью. Я уверена, что она произвела бы впечатление. Я могла бы одеть ее так, что она бы выглядела очень эффектно. У нее столько индивидуальности.

Харшаньи наклонился вперед, глядя в пол.

— Да, я знаю. Конечно, мне будет ее не хватать.

Миссис Харшаньи смотрела на прекрасную голову на фоне серого окна. Никогда еще она не испытывала к мужу более глубокой нежности, чем в этот момент. У нее болело за него сердце.

— Ты никогда не преуспеешь, Андор, — печально сказала она.

Харшаньи сидел неподвижно.

— Нет, я никогда не преуспею, — тихо повторил он. И вдруг вскочил легким движением, которое жена так хорошо знала, и встал у окна, скрестив руки.

— Но когда-нибудь я смогу взглянуть ей в лицо и улыбнуться, зная: я сделал для нее все, что мог. Я верю в нее. То, что она совершит, будет незаурядно. Она незаурядна в заурядном, заурядном мире. Вот что я с этого получу. И для меня это важнее, чем если бы она играла на моем концерте и привела мне дюжину учеников. Эта нудная работа убьет меня, если время от времени я не смогу надеяться на что-то, для кого-то! Если я не смогу иногда видеть, как взлетает птица, и помахать рукой ей во след.

Он говорил гневно и обиженно. Миссис Харшаньи поняла, что сейчас и она сама — часть той тяжелой работы, «заурядного, заурядного мира». Он отпустил то, что любил, и упивался горечью на развалинах. Это пройдет, и он пожалеет, что обидел жену. Она знала его. Это ранило ее, конечно, но она привыкла. Эта боль была ровесницей ее любви к мужу. Жена вышла и оставила его одного.

VIII

Как-то теплой влажной июньской ночью денверский экспресс мчался на запад по пахнущим мокрой землей равнинам Айовы. Свет в дневном вагоне был приглушен, а продухи открыты, и струи пыли и сажи летели из них на пассажиров в узких зеленых плюшевых креслах, наклоненных под разными, но одинаково неудобными углами. В каждом из