Песня жаворонка - Уилла Кэсер

Она снова принялась за песню:

— Ich weiss nicht, was soll es bedeuten, Das ich so traurig bin[81].

В голосе вибрировало своеобразное наслаждение. Харшаньи заметил, как сильно и без колебаний Тея изменила исполнение всей песни — как первой, так и последней части. Он часто замечал, что она не могла обдумывать вещь в отрывках. Пока не видела единое целое, она бродила, как слепой, окруженный мучителями. Но стоило снизойти «откровению», стоило ей ухватить идею, которая для нее — но не всегда для него — все объясняла, тогда она быстро двигалась вперед. Однако ей не всегда было легко помочь. Иногда она бывала непроницаема для предложений, смотрела на учителя, словно глухая, и пропускала мимо ушей любые его указания. Потом в единый миг что-то происходило у нее в мозгу, и она начинала делать все то, что неделями твердил ей учитель, причем не осознавала, что он вообще когда-либо это говорил.

Сегодня вечером Тея забыла о Харшаньи и его указующем персте. Она закончила песню и тут же начала вновь с новым энтузиазмом:

— Und das hat mit ihrem singen Die Lorelei gethan[82].

Она сидела и пела, пока сумеречная комната не наполнилась песней настолько, что Харшаньи распахнул окно.

— Вам действительно пора остановиться, мисс Кронборг. Я всю ночь не смогу выбросить это из головы.

Тея снисходительно рассмеялась и начала собирать ноты:

— Надо же, а я думала, вы ушли, мистер Харшаньи. Мне нравится эта песня.

В тот вечер за ужином Харшаньи сидел, пристально глядя в бокал густого желтого вина и даже буравя его единственным глазом, и вдруг расплылся в улыбке.

— Что такое, Андор? — спросила жена. Он снова улыбнулся, на этот раз ей, и взял щипцы для колки и бразильский орех.

— Знаешь, — сказал он таким интимным и доверительным тоном, словно говорил сам с собой, — знаешь, мне нравится видеть, как мисс Кронборг обретает идею. Несмотря на то, что она такая талантливая, она не быстра. Но когда действительно ухватывает идею, та наполняет ее до глаз. Сегодня она так пропитала мою комнату песней, что я не мог там оставаться.

Миссис Харшаньи быстро подняла глаза:

— Ты про Die Lorelei? От нее во всем доме некуда было деваться. Мне показалось, что она одержима. Но разве тебе не кажется временами, что ее голос — настоящее чудо?

Харшаньи медленно пригубил вино.

— Дорогая, я уже говорил: не знаю, что думать о мисс Кронборг. Единственное, что я знаю: я рад, что их не две. Мне иногда сдается, что она и сама этому рада. При всей ее неопытности мне чудится порой, что, если бы она могла… немного убавить напор… она бы так и сделала.

Он взмахнул левой рукой, словно сигналя оркестру diminuendo[83].

V

К первому февраля Тея прожила в Чикаго почти четыре месяца, но знала о городе так мало, словно и не покидала Мунстоун. Она была, как говорил Харшаньи, нелюбопытна. Работа занимала большую часть времени, и Тея обнаружила, что ей нужно много спать. Никогда в жизни ей не было так трудно вставать по утрам. Ей приходилось самой убирать свою комнату, а также топить печь и таскать для этого уголь. Ее распорядок часто прерывался сообщением от мистера Ларсена с вызовом на похороны. Каждые похороны занимали полдня, и потом это время приходилось наверстывать. Когда миссис Харшаньи спросила Тею, не угнетают ли ее эти выступления, она ответила, что «сызмала бывала на похоронах и не имеет ничего против».

Тея никогда не ходила по магазинам без крайней необходимости и не проявляла к ним никакого интереса. Более того, она избегала их, зная, что там у нее обязательно постараются вытянуть деньги тем или иным способом. Она нервничала, считая сдачу, и не могла привыкнуть к тому, что покупки, если прикажешь, доставят домой. Она чувствовала себя гораздо увереннее со свертками под мышкой.

За первую зиму у Теи не сложилось целостного ощущения города. Чикаго для нее был просто дикой местностью, через которую приходилось прокладывать путь. Тею не трогало общее оживление и энтузиазм толпы. Толкучку и суету этого большого, богатого, жадного города на американском Западе она вообще не воспринимала, самое большее — осознавала, что шум повозок и трамваев утомляет ее. Блестящие витрины, великолепные меха и ткани, роскошные цветочные магазины, пестрые, яркие кондитерские она почти не замечала. Перед Рождеством в ней все же пробуждалось некоторое любопытство к магазинам игрушек, и ей хотелось стоять перед этими витринами вместе с Тором, сжимая в руке его ручонку в вязаной варежке. Витрины ювелирных магазинов тоже сильно влекли ее — ей всегда нравились яркие камни. Оказываясь в городе, она обычно сжималась, чтобы злющие ветра с озера не продували насквозь, и застывала, глядя на выставленные бриллианты, жемчуга и изумруды, тиары, ожерелья и серьги на белом бархате. Ей казалось, что всё это важные вещи, к которым стоит стремиться.

Миссис Лорх и миссис Андерсен часто удивлялись в разговоре друг с другом, что мисс Кронборг так равнодушна к достопримечательностям. Только поселившись у них, Тея выразила желание посмотреть два места: большой магазин торговли по каталогам «Монтгомери Уорд и Компания» и скотобойни, куда попадали все свиньи и коровы, проходившие через Мунстоун. Один из постояльцев миссис Лорх работал на скотобойне, и миссис Андерсен передала Тее, что поговорила с мистером Экманом и он с радостью сводит ее на экскурсию. Экман, крепкий молодой швед, думал, что это будет что-то вроде развлечения — провести симпатичную девушку по бойням. Но ему пришлось разочароваться. Тея не падала в обморок и не цеплялась за руку, которую он то и дело подставлял. Она задавала бесчисленные вопросы и досадовала, что он так мало знает о происходящем вне его отдела.

Когда они вылезли из трамвая и в сумерках шли обратно к дому миссис Лорх, Экман положил руку Теи в карман своего пальто — у нее не было муфты — и продолжал страстно сжимать, пока Тея не сказала: «Перестань, кольцо режет мне палец». В ту ночь он сказал соседу по комнате, что «мог бы поцеловать ее — не труднее, чем скатиться с бревна, но она не стоит хлопот». Тея же получила большое удовольствие от этого дня и написала отцу краткий, но ясный отчет об увиденном.

Однажды вечером за ужином миссис Андерсен рассказывала о выставке работ студентов, которую видела днем в Художественном институте.