Песня жаворонка - Уилла Кэсер

Харшаньи постучал кончиками пальцев по скатерти.

— Но почему вы никогда не рассказывали нам? Почему вы такая скрытная с нами?

Тея застенчиво посмотрела на него исподлобья:

— Но это, конечно же, не очень интересно. Всего лишь маленькая церковь. Я пою там только по финансовым соображениям.

— Что вы имеете в виду? Разве вам не нравится петь? Разве вы не хорошо поете?

— Нравится, но, конечно, я ничего не знаю о пении. Наверное, поэтому я ничего и не говорила об этом. Любой, у кого есть голос, может петь в такой маленькой церкви.

Харшаньи тихо рассмеялся — немного презрительно, как показалось Тее:

— Значит, у вас есть голос?

Тея помедлила, пристально посмотрела на свечи, затем на Харшаньи.

— Да, — твердо сказала она. — Ну, во всяком случае, какой-то есть.

— Умница, — сказала миссис Харшаньи, кивая и улыбаясь Тее. — Вы должны обязательно спеть нам после ужина.

Эта реплика вроде бы закрыла тему, и за кофе они заговорили о другом. Харшаньи спросил Тею, откуда она так много знает об устройстве товарных поездов, и она попыталась обрисовать, как люди в маленьких городках среди пустыни живут железной дорогой и подчиняют свою жизнь приходу и уходу составов. Когда они вышли из столовой, детей отправили спать, а хозяйка дома повела Тею в студию. Харшаньи обычно сидели там по вечерам.

Их квартира, хоть и казалась Тее такой элегантной, была маленькой и тесной. Единственной просторной комнатой была студия. Харшаньи были бедны, и лишь стараниями жены жизнь семьи, даже в трудные времена, текла в достоинстве и порядке. Миссис Харшаньи давно поняла: счета и долги любого рода пугают ее мужа до того, что он теряет способность работать. Он говорил, что они похожи на решетки на окнах и заслоняют будущее; они означают, что определенная часть его жизни, эквивалентная этим сотням долларов, истощена и исчерпана еще раньше, чем он начал ее жить. Поэтому миссис Харшаньи следила за тем, чтобы семья не накапливала долги. Харшаньи не был расточителен, но порой бывал небрежен с деньгами. Спокойствие, порядок и хороший вкус жены — вот что значило для него больше всего. После этого — хорошая еда, хорошие сигары, немного хорошего вина. Он носил одежду, пока не снашивал совсем, и наконец жена приглашала портного на дом, чтобы снять с мужа мерки для обновок. Галстуки она обычно шила ему сама и, когда бывала в магазинах, всегда высматривала шелка очень тусклых или бледных оттенков: серых и оливковых, теплых черных и коричневых.

Перейдя в студию, миссис Харшаньи взялась за вышивание, а Тея села рядом на низкий табурет, сцепив руки вокруг колен. Пока хозяйка дома и ученица разговаривали, Харшаньи опустился в кресло, в котором иногда урывал несколько минут отдыха между уроками, и закурил. Он сидел в стороне от светового круга лампы, ногами к огню. Ноги были стройные и красивой формы, всегда элегантно обутые. Грациозность его движений во многом объяснялась тем, что ноги были почти такими же уверенными и гибкими, как руки. Он с интересом прислушивался к разговору. Харшаньи восхищался тактом и добротой жены с неопытной молодежью; она так много давала его ученикам, не показывая вида, что поучает.

Когда часы пробили девять, Тея сказала, что ей пора домой. Харшаньи встал и отбросил сигарету:

— Еще нет. Мы только начали вечер. Теперь вы споете для нас. Я дал вам время отдохнуть после ужина. Ну-ка, что же это будет? — Он подошел к фортепиано.

Тея рассмеялась и мотнула головой, еще крепче сцепив руки вокруг колен:

— Спасибо, мистер Харшаньи, но, если вы действительно заставите меня петь, я буду аккомпанировать себе сама. Вы не сможете играть те вещи, которые я умею петь.

Поскольку Харшаньи по-прежнему указывал на стул у фортепиано, она встала со своего табурета и подошла туда, а Харшаньи вернулся в кресло.

Тея с беспокойством посмотрела на клавиатуру, потом начала «Приидите, безутешные», гимн, который Вунш всегда любил слушать в ее исполнении. Миссис Харшаньи вопросительно взглянула на мужа, но тот пристально смотрел на носки своих ботинок, прикрывая лоб длинной белой рукой. Закончив гимн, Тея не обернулась, а сразу начала «Девяносто девять овец».

Миссис Харшаньи все пыталась поймать взгляд мужа, но его подбородок только ниже опускался на воротник.

Девяносто и девять в овчарне лежат,

Укрыты надежной стеной.

Но одна блуждает в холмах наугад,

Вдали от двери златой.

Харшаньи смотрел на нее, потом снова на огонь.

— …Возрадуйтесь, Пастырь овечку нашел…

Тея повернулась на стуле и ухмыльнулась.

— Достаточно, не так ли? Благодаря этой песне я получила работу. Проповедник сказал, что она звучит «проникновенно», — передразнила она, вспомнив манеру мистера Ларсена.

Харшаньи выпрямился в кресле, положив локти на низкие подлокотники:

— Да? Это больше подходит вашему голосу. Ваши верхние ноты хороши, выше соль. Я должен научить вас некоторым песням. Вы не знаете ничего… приятного?

Тея с сожалением покачала головой.

— Боюсь, что нет. Дайте подумать… Может быть, вот это. — Она повернулась к фортепиано и положила руки на клавиши. — Я когда-то давно пела это для мистера Вунша. Это для контральто, но я попробую.

Она нахмурилась, глядя на клавиатуру, сыграла несколько вступительных тактов и начала:

— Ach, ich habe sie verloren…

Она не пела это давно, и песня вернулась к ней, как старый друг. Когда она закончила, Харшаньи вскочил со стула и легко встал на цыпочки, сделав что-то вроде антраша, которое иногда исполнял, когда принимал внезапное решение или собирался последовать чистой интуиции, вопреки разуму. Его жена утверждала: когда он так вскакивает, то вылетает, подобно стреле, из лука, натянутого его предками. И теперь, когда он вскочил со стула таким образом, жена поняла, что он чрезвычайно заинтересован. Он быстро подошел к фортепиано:

— Спойте-ка это еще раз. Ваши нижние ноты хороши. Я сыграю для вас. Дайте волю голосу.

Не глядя на нее, он начал аккомпанемент. Тея отвела плечи назад, инстинктивно расслабила их и запела. Когда она закончила арию, Харшаньи подозвал ее поближе:

— Пойте «а-а» для меня, как я показываю.

Он держал правую руку на клавиатуре, а левую приложил к горлу Теи, поставив кончики тонких пальцев на гортань.

— Еще раз, пока не кончится дыхание. Всегда делайте трель между двумя тонами. Хорошо! Еще раз — отлично! Теперь вверх… оставайтесь там. Ми и фа. Не так хорошо, да? Фа всегда сложная. Теперь