Песня жаворонка - Уилла Кэсер

— Мистер Ларсен говорит, что у меня необычно длинное дыхание, — смело ответила Тея.

Харшаньи улыбнулся.

— Верно, верно. Как раз это я имел в виду. Еще раз, двигайтесь вверх, а потом вниз: «А-а».

Он снова приложил руку к ее горлу и сидел, склонив голову, закрыв глаз. Он любил слушать, как сильный голос вибрирует в расслабленном, естественном горле, и думал, что никто никогда раньше не ощущал рукой вибрацию этого голоса. Словно дикая птица влетела к нему в студию на Миддлтон-стрит невесть откуда! Никто не знал, что она прилетела, и даже — что она существует, и меньше всего — странная, неотесанная девушка, в чьем горле бились ее страстные крылья.

До чего просто, размышлял он, и как он раньше не догадался? Все в ней указывало на это — большой рот, широкая челюсть и подбородок, крепкие белые зубы, горловой смех. Машина была такой простой и прочной, и, казалось, ею так легко управлять. Она пела из самой глубины себя. Ее дыхание шло оттуда же, откуда и смех, глубокий смех, который миссис Харшаньи однажды назвала простонародным. Расслабленное горло, голос, лежащий на дыхании, который никогда не отрывали от дыхания — он поднимался и опускался в воздушном столбе, как маленькие шарики, блестящие в струе фонтана. Голос не утончался по мере подъема; верхние тона были такими же полными и богатыми, как и нижние, производились таким же образом и так же бессознательно, только с более глубоким дыханием. Наконец Харшаньи откинул голову и встал.

— Вы, должно быть, устали, мисс Кронборг.

Звук ее ответа удивил Харшаньи: он забыл, насколько жестким и царапающим был ее разговорный голос.

— Нет, — сказала она, — пение никогда не утомляет меня.

Харшаньи нервно откинул волосы назад:

— Я не много знаю о голосе, но рискну научить вас нескольким хорошим песням. По-моему, у вас очень интересный голос.

— Я рада, что он вам нравится. Спокойной ночи, мистер Харшаньи.

Тея пошла с хозяйкой дома за одеждой. Вернувшись к мужу, миссис Харшаньи обнаружила, что он беспокойно ходит взад-вперед по комнате.

— Ты не находишь ее голос замечательным, дорогой? — спросила она.

— Я едва ли знаю, что думать. Единственное, что я подлинно знаю об этой девушке, — она смертельно утомляет меня. Не следует часто звать ее в гости. Если бы мне не нужно было зарабатывать на жизнь, тогда… — Он опустился в кресло и закрыл глаза. — Как я устал. Какой голос!

IV

После того вечера занятия Теи с Харшаньи проходили немного по-другому. Он настоял на том, чтобы разучить с ней кое-какие песни, и после почти каждого урока отводил полчаса собственного времени на репетиции с ней. Он не претендовал на большие знания в области звукоизвлечения, но до сих пор, на его взгляд, Тея не приобрела никаких действительно вредных привычек. Здоровый и мощный орган нашел свой собственный метод, причем неплохой. Харшаньи хотел узнать побольше, прежде чем рекомендовать преподавателя вокала. Он никогда не говорил Тее, что думает о ее голосе, и ее общее невежество в отношении мало-мальски стоящего пения стало для Харшаньи предлогом, чтобы взять на себя хлопоты. Так было вначале. После первых нескольких уроков достаточно веской причиной стало их обоюдное наслаждение пением. Оно приходилось на конец часового урока, и оба воспринимали его как отдых.

Харшаньи даже супруге не говорил много о своем открытии. Странным образом он подолгу размышлял о нем. Он обнаружил, что эти ненаучные уроки пения стимулируют его в собственных занятиях. После ухода мисс Кронборг он, полный музыкальных идей, часто ложился в студии на час перед ужином. В мозгу бурлило нечто такое, что он порой терял на несколько недель в однообразном труде преподавания. Ни от одного ученика он никогда не получал так много взамен для себя, как от мисс Кронборг.

С самого начала она вдохновляла его; что-то в ее личности неизменно влияло на него. Теперь, когда он искал путь к ее голосу, она стала для него еще интереснее, чем раньше. Она развеяла для него скуку зимы, дарила ему странные фантазии и мечтания. В музыкальном плане она была ему созвучна. Он никогда не задавался вопросом, почему это так. Он усвоил, что таинственный умственный раздражитель, пробуждающий воображение, нужно брать везде и всегда, когда он доступен; его нельзя получить по заказу. Мисс Кронборг часто утомляла Харшаньи, но никогда не наводила на него скуку. Под ее грубостью и резкой жесткостью он чувствовал совершенно другую натуру, которая не выдавала себя даже намеком, кроме тех минут, когда Тея сидела за фортепиано или пела. Именно к этому скрытому существу он пытался, ради собственного удовольствия, найти путь. Короче говоря, Харшаньи с нетерпением ждал своего часа с Теей по той же причине, по которой бедный Вунш иногда боялся его: потому что она пробуждала в учителе больше, чем любые ее действия могли адекватно объяснить.

Однажды Харшаньи после урока стоял у окна, заливая коллодием трещинку на пальце, а Тея за фортепиано пыталась сыграть Die Lorelei[79], которую он дал ей на прошлой неделе для практики. Настоящий учитель вокала едва ли дал бы ей эту песню, но у Харшаньи были свои причины. Только для учителя и ученицы было важно, как она это споет. Пока что он вел свою собственную игру, без помех; он подозревал, что так будет не всегда. Допев, Тея оглянулась на него через плечо и задумчиво произнесла:

— Там вышло неправильно, в самом конце, да?

— Да, это должен быть открытый, текучий тон, что-то вроде такого. — Он быстро помахал пальцами в воздухе. — Вы поняли?

— Нет, не поняла. Какой-то странный финал после всего остального.

Харшаньи закупорил фляжку и опустил в карман бархатного пиджака.

— Почему странный? Кораблекрушения приходят и уходят, Märchen[80] приходят и уходят, но река продолжает течь. Вот вам и открытый, текучий тон.

Тея внимательно посмотрела на ноты.

— Я вижу, — глухо сказала она. — О, я вижу! — быстро повторила она и обратила к нему сияющее лицо. — Это река. О, да, теперь я поняла!

Она смотрела на учителя ровно столько, чтобы поймать его взгляд, и вернулась к фортепиано. Когда ее лицо вдруг вот так сияло на Харшаньи, он не мог понять, откуда исходит свет. Глаза были слишком маленькие, чтобы объяснить это сияние, хотя и сверкали, как зеленый лед на солнце. В такие моменты ее