Карл Любезный - Владимир Васильевич Москалев

Всадники въехали во двор, огляделись вокруг. Им указали на трехэтажный дворец слева — жилище Франциска И. К главному входу вели две витые лестницы, слева и справа. Спешившись, представители французской знати стали подниматься по обеим.

Хозяин ожидал их в парадной комнате, называемой им Залом Дидоны[15]. В самом деле, едва гости вошли, как их взорам предстала растянутая на стене воловья шкура, а весь зал по периметру, в нескольких дюймах от пола был обтянут узкими полосами из другой такой же шкуры. Всем известна была страсть Франциска II ко всему, что связано с Ганнибалом и его войнами с Римом. А фриз над камином — не что иное, как лепнина с изображением сцен из Пунических войн. Высота фриза — около фута, над ним полотно — фигура Ганнибала в шлеме и с мечом в руке; за спиной у него — воины, впереди — водная гладь и на ней корабли римлян. Вся композиция имела в длину около десяти футов.

Свита осталась чуть поодаль, у стрельчатого окна, а оба герцога сели в кресла по обе стороны камина; тот и другой — напротив пилястр с капителями: одна из них — под воинами, другая — под римскими биремами. Обменявшись взаимными приветствиями и несколькими общими фразами, хозяин и гость приступили к беседе.

— Не удивляюсь, что гонимые властью французов ищут пристанища в Бретани. — Герцог Франциск вытянул ноги, ближе к камину. — Не вы первый, не вы и последний. Ныне же не вам одному, кузен, но и еще одному несчастному беглецу Арморика готова протянуть руку помощи. Но пока что поговорим о вас. Я в курсе ваших дел. Генеральные штаты, выходит, предпочли обойти закон, сославшись на предсмертную волю короля?

— Они все были заодно! — с жаром подхватил Людовик Орлеанский. — Все три сословия. Они обрушились на меня, как Везувий на Помпеи. Они отобрали у меня мое королевство!

— Оно такое же ваше, как и нашего кузена Ангулема. Догадываюсь, он остался с дофином.

— Чего ему терять, его шансы ничтожны. Мои же высоки, и я буду бороться, рассчитывая на вашу поддержку, Франсуа. Ничто не помешает мне пойти войной на регентшу: она еще слаба, а на границе с Анжу уже нет королевских войск.

— Почему же регентом избрали Анну?

— У нее было много сторонников. Лишь дьяволу известно, как и где ей удалось их навербовать. Даже низы, руководимые главой цеха парижских булочников неким Ришаром Лесером, и те ополчились против меня.

— Странно, с чего бы это вдруг? Кажется, они испытывали только ненависть к покойному королю, душившему их непомерными налогами. Но почему все же Людовик не возжелал вашего правления, кузен? — допытывался Франциск II. — Чем это вы ему не угодили? Как вашему союзнику мне надлежит об этом знать: я должен быть уверен в справедливости вашего возмущения.

— Задолго до кончины он отстранил меня от политической деятельности: не звал на Советы, не спрашивал моего мнения, не вел бесед. Мы выезжали вместе только на охоту; нередко играли в шахматы, и каждый раз он выигрывал у меня, злорадно хихикая при этом. Я чувствовал свою незначительность, ненужность. Что мне оставалось в этих условиях, как не пуститься в разгул с женщинами, которых не надо было долго уговаривать? Этого и добивался король. Хитрый лис, он знал, что делал: искал весомую причину для отстранения меня от власти. Поиски увенчались успехом, когда он заявил, что я дошел до крайней степени распутства, а мои оргии сродни шабашам ведьм у трона козлоногого врага рода человеческого. Услышав об этом из уст турского архиепископа, святые отцы замахали на меня руками и единодушно исторгли вопль возмущения.

— Словом, вы проиграли?

— О, все было подстроено. Дочь короля — ловкая бестия, та еще интриганка: она знала, кого и как настроить или купить. И она еще вздумала влюбиться!

— Вам-то что за дело? Чем это вам грозило?

— Вы еще не знаете, в кого она влюбилась.

— В кого же это? В собственного мужа?

— В меня, черт подери!

— Недурно, клянусь шлемом Ганнибала! — рассмеялся Франциск. — На вашем месте, кузен, я бы ответил на такую любовь, сулящую, как мне видится, известные выгоды.

— Вместо этого я объявляю ей войну, ибо она отняла у меня власть, которая куда заманчивее, нежели ее любовь. Этого у меня и без того в избытке: почти каждая женщина, сбрасывая одежды, клянется мне в любви.

— Ну а вы?

— Я делаю то же; это разжигает в них аппетит.

— Сброшенных одежд, надо полагать, наберется не один сундук?

— Их столько, что они не поместились бы на палубе любого корабля.

— Не откроете ли вы, кузен, какой-либо из этих сундуков? С удовольствием послушаю рассказы о ваших победах над женщинами, ибо сам большой охотник до такого рода забав. В свою очередь и я готов поделиться своими любовными похождениями.

— Охотно, кузен, это немного утихомирит мое душевное волнение. Итак, я начинаю.

И оба герцога, один бесстыднее другого, едва встретившись, стали хвастать своими победами. После довольно продолжительного обмена рассказами — причем не без натурализма — о битвах на Венериных полях, Людовику припомнилось вдруг начало беседы:

— Несчастный беглец, о котором вы говорили, кузен, — кто он? Можете не отвечать, если не считаете нужным посвящать меня в свои тайны. Однако я не могу себе вообразить, что кто-либо ущемлен в своих правах больше, чем я.

— Тот, о ком пойдет речь, претендует больше чем на регентство — на трон! Он не француз; престол франкских королей так же далек от него, как от нас с вами кресло понтифика. Он англичанин, граф Ричмонд, его зовут Генрих Тюдор. Это последний оставшийся в живых Ланкастер, а потому, как вы, вероятно, догадываетесь, он является врагом короля Ричарда Третьего, последнего из Йорков. Собственно, у него ничтожно мало прав на корону, к тому же он беден, но он единственный, кому может достаться трон в случае смерти Ричарда, а она, смею предположить, не за горами.

— Какова же родословная этого человека?

— О, она весьма любопытна. Дед этого графа, могущественный вельможа, был женат на вдове Генриха Пятого, а отец, Эдмунд Тюдор, умер незадолго до рождения сына. По матери мальчик был потомком герцога Ланкастера, сына Эдуарда Третьего. В семидесятом году Ланкастеры подняли восстание против Эдуарда Четвертого, из Йорков, и тот бежал во Фландрию к своему союзнику Карлу Бургундскому. Но очень скоро король собрал войско и двинулся на Лондон, разбил Ланкастеров и вновь сел на трон. Генрих Тюдор и его дядя, спасаясь от преследований, нашли убежище