Карл Любезный - Владимир Васильевич Москалев

Накануне заседания Тур шумел, обсуждая на все лады предстоящее событие. Вопросов к тому времени, помимо претензий представителей дома Валуа на регентство, накопилось немало. Но прежде всего — то, что волновало умы, что требовалось для управления державой. Герцог Орлеанский сразу же вскричал, что регентом должен быть он как по праву первого принца крови, так и в силу салического закона франков, запрещавшего женщинам править государством. Ему возразил один из судейских — мэтр Гийом Лепре:

— Под запретом салический закон подразумевает восшествие женщины на престол. Имеет ли это место в данном случае? Ничуть не бывало. Речь идет всего лишь об опекунстве над юным наследником трона, что, несомненно, предусматривает помощь в делах его правления, ибо в столь младом возрасте немудрено принять неверное решение. Так в чем же тут посягательство на власть и на трон? То и другое принадлежит законному сыну почившего короля.

— Но его сестра командует, она управляет!.. — продолжал негодовать герцог, в гневе не находя других слов.

И получил тот же ответ, но в несколько иной форме:

— Управляет преемник; женщине при этом не возбраняется помогать ему нужным советом в силу его малолетства.

Не желая так скоро сдаваться, хотя возражать против доводов легиста представлялось неразумным, герцог продолжал гнуть свою линию. Он заявил, что власть узурпирована дочерью короля, ее регентство неправомерно, ее правлением недовольны и низы, и знатные люди королевства, которые выступают против незаконной власти; однако они вовсе не против юного государя.

— Разве подданные короля Карла выступили с оружием в руках против него? — бесновался Людовик Орлеанский, выпучив глаза. — Быть может, мы желаем другого властелина или смены династии? Отнюдь! Всё это подлые измышления клеветников, мечтающих занять место того, кому оно по праву принадлежит. У молодого короля отобрали власть те, кто не имел на это права, ибо закон, одобренный Церковью, гласит: «Преемником считается сын короля, и в случае, когда он юн годами, опекать его обязан брат усопшего монарха, а коли такового не имеется, то мать наследника престола или первый принц крови царствующей династии».

— Почему же в таком случае опекунство не доверили матери — королеве Шарлотте Савойской? — выкрикнул с места один из докладчиков королевской палаты.

— Состояние здоровья ее величества внушало серьезные опасения за ее жизнь, это и послужило причиной того, что кандидатура королевы-матери на пост регентши не рассматривалась. Следовательно, регентом должен быть королевский кузен.

— Нет! — подал голос Этьен де Век, воспитатель юного Карла, представитель второго сословия. — Последняя воля короля Людовика не оставляла двусмысленностей на этот счет. Опекунство над юным королем было доверено супружеской чете де Боже, а Анна Французская назначалась регентом королевства.

— Об этом слышали все, кто стоял близ ложа умирающего монарха, — неожиданно прибавил Жан де Бурбон, — и отрицать это может лишь тот, кто не хотел этого слышать.

В зале поднялся гомон. Молчало лишь третье сословие. Председатель поднял руку, прося тишины, и выразительно посмотрел в сторону духовенства.

— Последняя воля умирающего короля, — поднялся с места епископ Тура, — была внесена в документ, который больной не успел подписать, ибо впал в забытье. Подлинность сей бумаги могут подтвердить, положа руку на Библию, все присутствовавшие при этом служители Господа и Церкви нашей.

Герцог Орлеанский снова вскочил, уцепившись за «нужное» слово:

— Как можно доверять словам человека, который, будучи больным, в бреду мог наговорить нелепостей? Нельзя верить тому, что исторгнуто было из уст короля во время приступа лихорадки. Он мог с таким же успехом назначить регентом камеристку королевы либо кормилицу юного Карла.

Председатель повернул голову в сторону врачей. Один из них, Клод де Молен, поднялся и авторитетно заявил:

— Сию вымышленность решительно отвергаю и удостоверяю, положа руку на Евангелие, — он и в самом деле так сделал, — что почивший король Людовик Одиннадцатый до последней минуты своей жизни находился в здравом уме и твердой памяти. Будучи далее в забытьи, он не произнес ни слова больше того, что уже сказал.

Следом за ним выступил другой врач, Жак Куатье:

— Со своей стороны утверждаю то же и готов поклясться в том перед образом Господа нашего Иисуса Христа и матери Его Девы Марии.

Что он и добросовестно исполнил не сходя с места и увидев, как монах протягивает ему икону и крест. Жаль, этой сцены не видела Катрин дю Бушаж. Она от всей души порадовалась бы своей ловкости и, в восхищении от проникновенного выступления мэтра Куатье, не замедлила бы вернуть ему вторую половину долга.

После этого были выслушаны депутаты от городских гильдий Парижа, Орлеана, Тура и других городов. Третье сословие, ориентируясь на парижских коллег, «подготовленных» главой цеха булочников, дружно признало регентство Анны де Боже законным, ибо такова была воля короля, и выразило недоумение в связи с тем, что находятся люди, возражающие опеке над юным королем его старшей сестры.

Затем, после новых дебатов в этом вопросе, разгоревшихся, как нетрудно догадаться, меж представителями дворянской верхушки обеих партий, Штаты перешли к рассмотрению и обсуждению других проблем. Одна из них — возврат первого сословия к «Прагматической санкции», которая запрещала вмешательство Рима при назначении епископов и аббатов на их должности. Людовик XI, не желая ссориться с Римом и идти на поводу у духовенства, отменил «санкции» к большому удовольствию папы Сикста IV, увидевшего в этом источник пополнения своей казны. Однако первое сословие немедленно выразило недовольство политикой Людовика, который для разрешения этого спора посоветовал святым отцам уладить этот вопрос с понтификом. Духовенство примолкло, понимая, что бодаться со Святым престолом выйдет лишь в ущерб себе. Когда по этому делу решили выслушать мнение депутатов с привлечением сюда высокопоставленных особ, Анна без промедлений высказалась в пользу служителей Церкви, сознавая при этом, конечно же, что это не понравится Риму. Но до Италии было далеко, а голос в свою защиту ей был нужнее всего здесь и сейчас. И чей голос — первого сословия! Этого она страшилась больше всего. В ее пользу сыграло также и то, что герцог Орлеанский в ответ на заданный ему вопрос заколебался было, забыв о своей всегдашней привычке обещать все что угодно, но не выполнять. К нему сейчас же склонились, зашептали на ухо, советуя не мешкать. И он тоже, опомнившись, ответил согласием… но опоздал. Мнение святых отцов уже успело сложиться: они тонко уловили колебание герцога, в чем, разумеется, не узрели для себя выгоды.

Следующим