Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
— Давай на борт! Оставь его!
Я уже сдался и еще через секунду был бы на борту, но тут появилась какая-то шавка. Вынырнув невесть откуда, она подкатилась к мясу, и Бич не выдержал. Поистине, как собака на сене: сам не гам и другому не дам. Условный или безусловный, пойди разберись какой, рефлекс сработал четко, и пес ринулся на защиту своей добычи. Шавка шарахнулась в сторону, а я сцапал Бича за шерсть.
Он рычал и кусался, как волк, не познавший рук человеческих. А ведь Бича эти руки только ласкали. Неблагодарный! Я тащил его наверх и чувствовал, что вот-вот уроню. Но пес вдруг стих, понял, что сопротивление бесполезно. Он смирился, и я отпустил его на палубе. Трап уже был поднят и швартовы отданы. Буксир вытягивал нас из ремонтного каравана.
— Ну вот, — торжествовал я, — мы с тобой, Бич, уходим в плавание. — Я смотрел на него счастливыми глазами, а с причала не менее счастливая шавка утаскивала большущий кус мяса.
Берег отдалялся, но обычная при отходе грусть еще не коснулась меня. Я смотрел на Бича и удивлялся его прыти. Вот он стремительно обежал надстройку, взлетел на верхнюю палубу и снова ринулся вниз на корму. Он явно искал трап, чтобы убежать на берег. Но, увы, трапа не было. Тогда он поставил лапы на борт, заскулил, взлаивая. Потом еще раз обежал судно и все порывался прыгнуть, но вода и высота страшили его.
— Бич! Бич! — окликали мы, но он не реагировал, ни к кому не подходил и продолжал метаться.
Буксир отдал трос и отошел в сторону, траулер дал ход, и тут Бич, как ударенный током, дернулся, присел и, оттолкнувшись от палубы, перемахнул через борт.
В перекрестном свете береговых огней, в золотых бликах на водной глади мы видели высоко поднятую голову отважного пса, плывущего к бетонному причалу, к своей береговой службе. Ни поймать его, ни помочь ему мы не могли: сложный маневр судна при выходе исключал остановку. «Доплывет», — подумал я и успокоился, потому что видел — пес плыл легко, быстро, как настоящий спортсмен, загребая сильными лапами холодную воду. Белые, как лебеди, чайки раскланивались, уступали ему дорогу, видимо приняв его за одну из игривых нерп.
Пес подгреб к неприступной стенке портового причала, по которому еще пробегали запоздалые гуляки, спеша под железную кровлю своих кают. Но никто из них — зачем им это? — не глянул вниз, туда, где, царапая причал когтистыми лапами, держался еще на воде бессменный страж ремонтирующихся судов. Он тяжело дышал, у него уже не было сил залаять, позвать на помощь. Его окровавленные лапы скользили по обросшему ракушкой и зеленью щербатому бетону, но он все еще не терял надежды и ждал помощи.
Лишь дед из портовой охраны услышал хрип собаки, подошел и склонился над урезом причала.
— Эх-хе… Никак, пес? Теперь хана тебе, брат… Пыхти не пыхти, выкарабкаешься. Э-эх… разведут собак, поток побросают. — Он с презрением осмотрел стоящие рядом суда. Услышав отфыркивание, дед склонился ниже: — Хлебнул, бедняга… Смотри, какой живучий…
К охраннику подошел матрос, вахтенный с ремонтирующегося судна.
— Ты что, батя, перебрал, что ли? Над водой так клонишься. Упасть хочешь?
— Да вона, пес чей-то тонет…
— Где? — встрепенулся матрос и опустился на колени, заглядывая вниз…
Несколько мгновений спустя он выбрался на причал, держа в руках обессилевшего пса.
ФЛОТ ВЕДЕТ БОЙ
Н. Михайловский
ЕГО ЗВАЛИ РАМОНОМ…
(Очерк)
Тихая, как будто притаившаяся ночь охватила Кронштадт. Не слышно коротких гудков буксиров, стука отбойных молотков на морзаводе, лязга подъемных кранов. Тишина… За этой тишиной угадывается суровая настороженность и готовность к бою…
Валентин Петрович Дрозд возвращался со службы вдоль набережной в сторону «Рогатки», туда, где были едва заметны силуэты линкора «Марат», крейсера «Киров» и других кораблей. Его шаги среди мертвящей тишины дробью стучали по булыжной мостовой.
Вокруг ни души, редкие патрульные выныривали из темноты, увидев, кто идет, козыряли и опять куда-то скрывались…
Дрозд шел неторопливо. Он любил вот так медленно ходить и думать. На корабле в эти дни трудно сосредоточиться: кругом люди и поминутно тьма дел. «Как все-таки незаметно подкатилась война. Правда, ее ждали, готовились, сердцем чувствовали, что она постучится и в наш дом, но…»
Валентину Петровичу вспоминалась далекая Испания. И он, Дон Рамон, — советник у командира республиканской флотилии Висенте Рамиреса. Они вместе ходили в дозоры, проводили конвои и вступали в неравный бой с фашистскими кораблями. Часто после таких походов командир флотилии, не зная, как лучше выразить благодарность своему советскому другу, обнимал его: «Дон Рамон муй листо!» — «Дон Рамон очень умный!»
Там, в Испании, в часы затишья мысли Валентина Петровича уносились к родине, жене, дочурке. Как они там, в Ленинграде? Ведь все произошло совсем неожиданно. Собирались всей семьей в Крым, путевки уже были в кармане. А тут срочный вызов в Москву. Едва сумел позвонить жене, сказал: «Уезжаю… неизвестно на какой срок. Пора привыкнуть — наше дело военное…» — и исчез бесследно. Исчез не на месяц, не на два…
Он помнил, как радовался, когда год спустя ему разрешили с дипломатической почтой послать семье первое письмо! В нем Валентин Петрович не имел права сказать жене, где он и как… Лишь сделал намек: «Помнишь ли ты романс, где есть слова: «От Севильи до Гренады»? Послушай обязательно! Он мне очень нравится». Валентин Петрович не ошибся, решив, что дома все поймут.
В Испании был суровый, опасный труд и первая боевая школа советского Дона Рамона, которому четыре года спустя пришлось вновь встретиться с тем же самым врагом.
Неугомонный, он и теперь рвался туда, где опаснее, выходил со своими кораблями навстречу врагу. Одни миноносцы, выполнив задание, уходили в базу пополнять запасы горючего и боеприпасов, им на смену шли в бой другие. И только командующий отрядом легких сил Балтики вице-адмирал Дрозд не имел смены: он переправлялся на катере с одного корабля на другой и оставался в районе активных боевых действий.
Немцы минировали Ирбенский пролив. Из Берлина на весь мир понеслись хвастливые заверения: «Корабли Советов во главе с крейсером «Киров» заперты на крепкий замок и будут уничтожены». Командующий флотом В. Ф. Трибуц и В. П. Дрозд приняли смелое решение: за несколько суток моряки углубили считавшийся несудоходным пролив Му́ху между Моонзундскими островами и материком, корабли вырвались из ловушки и встали на защиту Таллина.
А потом знаменитый Таллинский
