Кавказская слава России. Время героев - Владимир Александрович Соболь
Он спустился по безлесному склону, и тропа запетляла уже между кустами. Впереди он видел опушку и облизнулся, представив прохладу, что ожидала его под деревьями.
Белый всхрапнул, но Абдул-бек и сам услышал, как переступают чужие лошади, и различил над кустами две папахи. Тропа была узка, два всадника не могли бы разъехаться, кто-то должен посторониться. По закону, по обычаям уступать должен тот, кто ниже стоит по рождению, кто слабее, кто спускается сверху.
Абдул-бек не двигал руками или лодыжками, положившись во всем на коня. Но Белый и так привык, что ему все и всегда дают свободное место. Он не убыстрил шага, но и не стал замедлять.
Ехавший навстречу первым, молодой еще парень лет двадцати с лишним уставился на одинокого путника и прикрикнул сердито:
– Ты что – посторониться не можешь! Мы поднимаемся вверх и нас двое!
– Нас тоже, – с учтивым, холодным спокойствием ответил бек, небрежным жестом указав на приклад винтовки, торчащий из чехла над левым плечом.
Белый продолжал ровно идти вперед, и лошадь под парнем отшатнулась в кустарник. Второй встречный, мужчина лет на пятнадцать старше, ровесник бека, отъехал в сторону сам.
Абдул-бек ухмыльнулся, двинулся дальше, но через несколько минут услышал сзади приближающийся топот копыт. Он повернул Белого, загородил тропу и вынул винтовку. Догонявший его всадник остановился, впрочем, за поворотом.
– Не стреляй, Абдул-бек! – крикнул он, оставаясь еще невидимым. – Я хочу только поговорить.
– Подъезжай, – просто ответил бек. – Но держи руки пустыми и так, чтобы я их мог видеть.
Старший мужчина подъехал к нему вплотную. Он повернул ладони чуть вверх и держал их на отлете, чтобы случайным движением не вызвать ненужную стычку. Но бек не убрал винтовку, опасаясь естественного коварства. Однако надеялся, что Белый услышит чужого и подаст ему знак.
– Извини моего племянника, бек. Он не узнал тебя сразу.
– Я это понял. Но если он будет так держаться с чужими и дальше, может и не успеть сделаться взрослым.
– Он очень расстроен. Мы ездили с Джабраил-беком. Нам не повезло. Русские словно знали, что мы спускаемся к Тереку. Дали выехать на равнину, а потом начали окружать и загонять, словно баранов. Мы вырвались, но пятеро больше никогда не сядут в седло.
– Всех удалось забрать? – спросил Абдул-бек, обдумав, что сказал ему неизвестный.
– Два тела остались русским. Беку придется их выкупать. Потом, когда справится с раной. Пика ударила в бок, но, слава Аллаху, только скользнула по кости. Есть и те, кому не повезло больше. Мы с сыном моего брата едем к хакиму Расулу. В ближайший месяц у него будет много работы.
Они простились. Бек подождал, пока воины Джабраил-бека не отъедут достаточно далеко, убрал винтовку и продолжил путь, расстроенный новостями. Когда солнце уже начало склоняться к хребту, он въехал в селение.
Новицкий понимал, что в этот день ему лучше бы не появляться на годекане. Безопаснее всего было отсидеться в тюрьме, что могла нынче сделаться ему и убежищем. С утра, как только прискакал черный вестник, проехал по улочкам, колотя рукоятью плети в двери, заборы и окна, страшно завыли женщины, закричали сурово на них мужчины, те, что по разным причинам остались дома; аул зашумел, завозился, как разворошенный зверем или же человеком лесной муравейник. А может быть, пчельник – такое сравнение вдруг заскочило Новицкому в голову, когда он, помогая себе посохом, поднимался вслед за Шавкатом по крутой улочке.
Снизу аул больше походил на диковинные соты. Сакли, сложенные из камня, лепились одна к другой, наползали друг на друга, и все вместе они крепко-накрепко приросли к щербатой скале, возвышавшейся над долиной. Подняться в аул непривычному человеку и то было непросто, а уж взбежать да втащить за собой хотя бы наилегчайшую трехфунтовую пушку казалось делом немыслимыми. «А ведь когда-нибудь придется его штурмовать, – подумал Сергей. – Не завидую тем, кого направят на это дело».
Впрочем, он и сейчас не мог объяснить самому себе, за каким лешим поднимается на площадь вслед за торопящимся Шавкатом. Даже привыкший, привязавшийся к нему юноша смотрел на него сегодня с чувством едва ли отличавшимся от яростной ненависти. Чего же он мог ожидать от старших, еще не остывших после схватки с теми же русскими. Они могли предположить, что пленный пришел позлорадствовать, порадоваться их неудаче, несчастью. Любой из воинов просто мог выместить на нем свое унижение, свести счеты с противником, оставшимся там, внизу, решиться уравнять счет потерь одним ударом шашки или кинжала. Благоразумие подсказывало Новицкому остаться дома, в тюрьме, что за эти месяцы и впрямь сделалась ему домом. Но странное чувство, то самое, что заставило его поехать с Юсуфом, щекотало его изнутри, понуждало выйти, подняться, смотреть, играть в салочки с несчастьем, даже со смертью. Он чувствовал, что должен покинуть убежище, должен заставить себя самого пойти навстречу опасности, и в ожидании возможного приключения кожа холодела у него на затылке под волосами, отросшими и слежавшимися в космы.
Партия Джабраила вернулась в аул не сразу. Бека его нукеры привезли первым, остальные растянулись на длинном пути наверх. Последними въехали те, что везли с собой мертвых. Когда Шавкат с Новицким появились на площади, одного из погибших только перекладывали с коня на арбу. Мрачные, безмолвные мужчины вчетвером несли на руках тело; разрубленная, страшная голова откинулась, свесилась; лицо, покрытое запекшейся кровью, мало походило на человеческое. Новицкий замер и перекрестился. Сколько за годы своей службы он видел мертвых, обезображенных тел, никак он не мог привыкнуть к их виду и надеялся, что никогда не сможет спокойно принять мысль о неизбежном конце любого существа, будь то человек, будь то животное.
Тело положили на доски, вытянули ноги и руки; невысокий старик в чалме, туго накрученной вокруг пухлого лица, окаймленного аккуратно подстриженной бородой, крашеной красным, подошел к убитому и принялся опутывать тело кусками материи. Отчаянно заголосили женщины, ударяя себе кулаками в груди, царапали щеки, вырывали волосы прядями. «А скольких людей этот воин успел
