Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро
Если политики ждут его возвращения, то верующие молят о нем и ждут этого дня как истинной милости, как чуда всемогущего Будды. Его изображения уже не висят в каждом храме, в каждой часовне, в каждом монастыре. Народ по-прежнему почитает его, но отсутствие Далай-ламы ввергло ламаизм в глубокий кризис.
Вопрос о роли Далай-ламы в Тибете весьма сложен и требует очищения от политической риторики. Безумно считать, что Далай-лама совмещает функции теократического религиозного лидера и монарха, безраздельно властвующего над своим народом. Столь же немыслимо, чтобы Китай отказался от власти над Тибетом – регионом, который исторически был частью страны на протяжении более восьми веков.
Нечунг, старейший из ныне живущих тибетских оракулов, последовавший за Тензином Гьятцо в изгнание в Индию из монастыря Дрепунг, однажды намекнул, что реинкарнаций больше не будет. Это пророчество не огорчает китайцев, поскольку означает конец исторической роли «Великого океана святости».
Потала – в покоях Далай-ламы
Старый лама величественно восседает на истертом пороге монастыря. Закутанный в свою объемную коричневую шерстяную рясу, он обнажает руки и лицо одного цвета. И покрытые той же грязью. Маслянистая жирная кожа источает невыносимую вонь, как и его древнее одеяние. Моя юная тибетская переводчица признается, что ее народ не слишком жалует мытье, за исключением одной недели в году, когда им дозволено купаться в реках и ручьях. Это называется «купальной неделей». Но только не одежду – ее стирать нельзя. Старый лама неукоснительно следует этому предписанию. И, думается мне, он никогда не видел воды, даже в те священные дни начала сентября.
Над монастырем Дрепунг, расположенным в нескольких километрах к западу от Лхасы, большие белые облака кружатся в танце с орлами, оставляя в небе глубокие синие пропасти. Один из древнейших монастырей Тибета, Дрепунг пережил более полутысячи лет, оставаясь совершенно нетронутым в безмолвии своей святости. Это первая монашеская община в Тибете, некогда вмещавшая 7777 монахов. Ни одним больше, ни одним меньше. Точно так же, как в соседнем монастыре Сера на северо-востоке обитало 5555 человек. Тайна чисел и тибетская каббала. Сейчас здесь монахов совсем мало – всего 650. Монастырь был вновь заселен после реформ и периода долгого запустения, последовавшего за безумствами Культурной революции.
Колледжи, молитвенные комнаты, кухни, кельи – все, как в далеком прошлом. Рядом с дряхлыми старыми ламами, одолеваемыми недугами и превратностями судьбы, снуют веселые и жизнерадостные семинаристы, позабывшие о прошлом и вычеркнутые из настоящего. Они улыбаются и проявляют детское любопытство, привлеченные камерой и зачарованные экспонометром[236] – предметом заумным и загадочным.
Монахи пытаются завязать разговор, произнося несколько слов на английском, выученном в монастыре как единственном средстве общения с внешним миром. Италия, которая, вероятно, считается истинным раем лишь в Тибете, вызывает немедленную симпатию и живой интерес.
«Далай-лама был в Риме», – делится со мной послушник, более отважный, чем его собратья. И сразу же добавляет: «Его принимал ваш Далай-лама, они друзья. Значит, и мы друзья».
Он радостно смеется, переводя свои слова для остальных, которые отвечают ему одобрением и уважением. Меня приглашают в молельный зал, украшенный шелками и алтарями, освещенными огнями свечей.
– Далай-лама часто приезжал сюда, в Дрепунг, подтверждая тем самым доктринальное превосходство наших святых настоятелей, – с воодушевлением сообщает молодой человек, закутанный в алый халат.
Вот зал собраний, где семинаристы под пристальными взглядами своих учителей и директоров бросают вызов друг другу в дискуссиях по логике и доктрине. Если я вернусь сюда рано утром, то смогу стать свидетелем этих дебатов. Процесс выглядит так: стоящий студент, с энтузиазмом хлопая в ладоши, может задать любой вопрос сидящим однокурсникам, пока их молчание не станет признанием его превосходства. Словно в игре «почему», переходя от ученика к ученику, от вопроса к вопросу, от молчания к молчанию, монахи учатся, постигают, совершенствуются под неподвижными взглядами мастеров и Будд, изображенных на огромных tanka (танка)[237], свисающих с потолка.
Выйдя во внутренний двор, окруженный золотыми крышами, я устремляю свой взгляд к долине Лхасы, где река, текущая у подножья гор, сверкает, словно стальное лезвие.
Именно здесь, в Дрепунге, а также в Сера, Нечунге, Гандене (монастырь сильно пострадал в 1959 году), практиковался самый мрачный ламаизм, сопряженный с сатанинскими обрядами, вызыванием духов, жуткими танцами, пьянством и гомосексуальными оргиями перед уродливыми статуями бога-оплодотворителя. Содомия и педофилия когда-то были обычным делом, но позже жестко пресекались китайскими властями.
Внутри Поталы, где все ждут невозможного возвращения Далай-ламы, витает тяжелый воздух смерти и легкая тайна реинкарнаций. Потала не дворец удовольствий, а мрачный некрополь. Вы с трудом поднимаетесь по крутым лестницам, пересекаете темные коридоры, внезапно освещаемые зловещим мерцанием фонарей, заходите в угрюмые часовни, где в ступах из чистого золота, усыпанных драгоценными камнями, покоятся забальзамированные тела Далай-лам. Рядом, словно в собачьей конуре, стоит кровать монаха-сторожа, следящего за вотивными лампадами. Горящее масло яка вместе с благовониями возносят ввысь монотонные молитвы, которые маленький девятилетний монах, реинкарнация святого ламы, произносит вслух перед статуей, изображающей его прежнее тело.
Внутри ограды под золотыми крышами Поталы маленький реинкарнат читает мудреные сутры, известные лишь его родовой карме. Я наблюдаю за ним, и сердце щемит от того, что вижу его в этом мрачном дворце, с волосами, уже странным образом побелевшими. Он смотрит на меня меланхоличным – а, может, просто отрешенным – взглядом, и затем вновь погружается в чтение молитв, непостижимых даже для самых ученых лам. Он читает перед ликом своей вечности, обретшей плоть под золотыми кровлями величественного дворца-святилища, десяти тысяч залов смерти и молитв.
На самой высокой точке дворца расположены личные покои 14-го Далай-ламы: они остались такими, какими он оставил их в ту мартовскую ночь 1959 года. На его сиденье лежит портьера, свернутая в конус, – знак того, что он на мгновение отлучился. По обеим сторонам – фотографии, запечатлевшие его молодым и полным сил до бегства. Уродливая люстра в стиле модерн нарушает гармонию обстановки; гид уверяет, что таково было желание самого Далай-ламы. Через лакированную дверь вы попадаете в его личный кабинет. Вновь его желтое атласное кресло, а рядом – череп, отделанный серебром: гид поясняет, что это была чаша, из которой Далай-лама пил чай с маслом. Верится в это с трудом. Окна выходят на долину, которая с такой высоты предстает как Земля, увиденная из Рая.
Чувство
