Кавказская слава России. Время героев - Владимир Александрович Соболь
В дверную щель просунулась голова все того же лакея и, получив простейший приказ, исчезла. Через несколько секунд в кабинет один за другим влетели Василий и Патимат. Первый нес стакан холодной воды, вторая держала коробочку с нюхательными солями. Валериан выхватил стакан и кивком головы отправил обоих за дверь.
– Выпей, прошу тебя… Успокойся… Пойми, дорогая моя, дела, которыми занимается сейчас Новицкий, они в самом деле наши дела. Дела государства. Но дела рода такого, что ни Тифлис, ни Петербург своего участия в них признавать не могут и не желают. Пройдет все удачно, может быть, втайне похвалят. Оступится где-то, провалится, как в ледник, – от него отвернутся.
– Но это – нечестно! – прошелестела Софья Александровна, изумленно глядя на мужа округлившимся глазами.
Валериан вздохнул.
– Таковы правила, Софья. Мне они, впрочем, самому толком не слишком известны. Но ведь Новицкий их принял, а следовательно, понимал, на что он идет. Так же, как и любой солдат, отправляясь в сражение, знает, что его могут ранить, искалечить или убить.
Софья наклонилась и поставила стакан на пол. Ей казалось, что она уже вполне овладела собой.
– Но когда вы уходите на войну, то идете, скачете вместе. Вас много, и каждый надеется, что его защитят товарищи. А Новицкий там, в горах, совершенно один.
Мадатов нахмурился. Ему показалось, что Софья невнятно, вскользь, но укоряет его самого.
– Да, он один. И это необходимая часть его дела. Да, мы идем на битву колонной, шеренгами, скачем рядами, но, поверь, против пули, кинжала, шашки или штыка каждый все равно оказывается один на один. Скажу тебе честно – я сам бы хотел помочь Новицкому, но не могу. Я даже не знаю, где его прячут. А если бы и узнал, то что же бы сделал? Послать роту на выручку? Ее вырежут, едва только зайдет под деревья. Отправить батальон, полк? Даже если они пробьются, пленного задолго до их прихода утащат в другое место, если только просто не прирежут на месте. Но я уверен, что он выкарабкается и сам. Пойми, Новицкий с виду только тонкий и слабый. Он как иной куст – нажми на него, он наклонится. Но не сломается, а выпрямится в ту же секунду, как только его отпустят. Подождем. Получим сведения точные, и тогда уже будем думать. А вдруг он высвободится и сам…
II
Последнюю ночь Новицкий провел между корней огромной чинары. Дерево стояло на склоне, взбежав наверх, отделившись от прочих, и напружинилось, цепляясь за скользкий, тонкий слой почвы мощными отростками, узловатыми, как руки атлета. Сергей нарвал травы, натаскал охапки палой листвы, оставшейся с осени, но не сгнившей под снегом, свалил, сгреб в кучу, залез в середину и забылся поверхностным, чутким сном, к которому привык за последние несколько суток. То он проваливался в черный туман и падал, падал вдоль грозных, оледеневших скал, напрасно протягивая руки в поисках опоры, зацепки, спасенья; летел вниз, где, неясное сперва, разгоралось ему навстречу зарево таинственного огня, бросало высоко над собой смрад горелого мяса. То вдруг сбрасывал дремоту и, не открывая глаз, вслушивался в окружавшие его звуки, надеясь выделить в свисте ветра, скрипе стволов деревьев, хохоте чакалок, криках пернатых хищников еще и шаги крадущегося к нему человека. Не обнаружив ничего подозрительного, запахивал плотнее старый оборвавшийся бешмет, уравнивал дыхание, стараясь успокоить озноб, что подымался от самых ступней, и – еще на полчаса исчезал в том же тумане, летел навстречу пламени, зажженному неизвестно кем, непонятно с какой же целью.
По его расчетам, он был в бегах уже пятеро суток. Сто двадцать часов назад, такой же холодной, пасмурной ночью, когда еще и дождь налетал временами, словно его подгоняли шквальные порывы ветра, Новицкий ушел из селения, где его держали с осени. Выбрался на двор, аккуратно открыв дверь, чтобы она не скрипнула в деревянных петлях, медленно перебрался через дувал, не решившись открывать ворота, мягко спрыгнул на размякшую землю и, согнувшись, побежал по улочке вниз, прочь из аула, к лесу. Холодные, тяжелые капли колотили его по спине, в руках он сжимал остатки перепиленной цепи и тряпочку, куда завернул остатки еды, что удалось ему спрятать: несколько лепешек хинкала [61], горсть кукурузной каши да два чурека, что принесла ему в подарок Зейнаб.
Собака выскочила из-за очередной сакли, мимо которой он пробегал, и молча потрусила у левой ноги. Этот черный пес с обрубленной половинкой хвоста был знакомец Сергея. Новицкий его подкармливал, ласкал и отличал от прочей беспризорной, озлобленной стаи. Сейчас зверь не рычал, не лаял, а только иногда подымал голову, словно с недоумением спрашивал хорошо знакомого человека: что же его потащило на улицу в такую беспокойную ночь?..
На окраине селения пес остановился и сел почесать голову грязной лапой, а Новицкий, напротив, припустил из всех сил. Скатился в овраг, обрушив на себя струи воды с листов кустарника, облепившего крутые склоны. Вылез на другую сторону, упираясь ступнями в раскисшую землю и подтягиваясь свободной рукой. Оглянулся – не видно ли огня, не слыхать ли тревожных криков, и, удостоверившись, что исчезновение его пока не раскрыто, побежал, побежал, торопясь достичь опушки леса, росшего ниже по склону. Запетлял между деревьев, запнулся о незамеченный в темноте корень, упал, перекатился два раза и, полуоглушенный падением, остался лежать на спине, выкрикивая шепотом над головой:
– Свободен! Свободен! Слышите – я свободен!..
Этого мгновения он ждал более полугода, с того злополучного осеннего дня, когда проводники, как и опасался Атарщиков, продали его за Черные горы. При этом хитроумный Юсуф сумел обставить предприятие так, что прямых свидетельств его предательства не было даже у самого Новицкого. Они уже ушли на четыре дня от крепости, и Сергей вроде бы успокоился, решил было, что Семен возводил напраслину на малознакомых ему людей. Хотя ночевать все равно ложился поодаль от прочих и всегда клал заряженный пистолет под бурку – предосторожность, впрочем, обычная для всех путников в этих местах. Но проводники обращались с ним радушно; Турпал заботился о лошади, а Юсуф и Салман на привалах охотно рассказывали о предстоящем маршруте и рисовали на земле прутиком короткие схемы основных горных троп и перевалов. Новицкий запоминал, а вечером, отвернувшись, тайно заносил их в очередную тетрадку.
Они поднялись достаточно высоко, но Юсуф вдруг повернул к северу и повел параллельно гребню. Встревоженному Новицкому он объяснил, что таким путем им удобнее перевалить на ту
