Флэшмен и Морской волк - Роберт Брайтвелл
Романтичный дурак собирался закончить свое письмо на этой трогательной ноте, но я немного расспросил его о жене и добавил следующее:
Ты была хорошей матерью нашим мальчикам, и я знаю, что ты воспитаешь их сильными и честными. Я горжусь ими и тобой, моей женой, все эти многие годы, и я хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень люблю. Я буду думать о вас всех в предстоящие часы и верю, что Бог каким-то образом найдет способ снова обнять вас всех.
Он стеснялся говорить такие вещи сам, чтобы офицер их записал, несмотря на ужасные обстоятельства. Но это, очевидно, попало в точку, так как, когда я прочел ему это, у него навернулись слезы, он пробормотал благодарность и ушел со своим письмом, утирая слезы с глаз. Моей наградой за этот добрый поступок стал непрерывный поток матросов с клочками бумаги, которые хотели отправить весточку своим близким. В этой группе был и один моряк с двумя бутылками: одна для девушки в Порт-Маоне, а другая для девушки в Портсмуте.
В других обстоятельствах я, возможно, и возмутился бы, став писарем для матросов, но в этом случае я был рад это сделать. Это отвлекало мои мысли от тех приближающихся батарей орудий. В дни со слабым ветром, как тот, я видел, как у храбрых людей сдавали нервы, пока они часами наблюдали, как эти деревянные стены смерти медленно ползут к ним через океан. Подозреваю, что многие матросы писали письма по той же причине. Они, должно быть, знали, что шансов у письма в бутылке в Средиземном море добраться до Портсмута, Лейта или Лондона, и тем более до Кингстона на Ямайке, как надеялся один оптимистичный марсовый, было мало. Планирование и диктовка писем просто давали им занятие.
Меня вернуло к нашей опасной ситуации, когда Кокрейн отдал приказ лечь на другой галс на запад и пересечь французскую линию. Я поднялся с палубы и посмотрел на море: головной французский корабль теперь был на одном уровне с нами, примерно в миле от нас. Средний корабль все еще шел на нас. Кокрейн надеялся пересечь нос этого корабля и корму головного и таким образом избежать их бортовых залпов, но они наверняка отреагируют на наш маневр. Это подтвердилось несколько мгновений спустя, когда борт головного корабля исчез за стеной дыма. Долю секунды спустя мы услышали грохот их бортового залпа через воду и даже свист нескольких ядер. Но на таком расстоянии нам бы не повезло, если бы нас задело, так как столбы воды от попадания ядер в море вздымались на широкой площади вокруг нас. Как только они выстрелили, первый корабль начал поворачивать к нам, так что нам пришлось бы снова проходить мимо их пушек.
Несколько мгновений спустя открыли огонь носовые погонные орудия второго корабля, а затем к ним присоединились носовые орудия первого. С этого момента мы находились под постоянным огнем, и, не имея возможности ответить, мы чувствовали себя как утки на охоте. Некоторые из людей спустились вниз для защиты, но большие двадцатичетырехфунтовые ядра могли пробить наши борта, если бы попали, и создать бурю щепок в замкнутом пространстве. Другие, как и я, предпочитали оставаться на палубе. Говорят, что можно увидеть дугу пушечного ядра, если оно летит прямо на тебя, и в один момент мне показалось, что я вижу черную линию, промелькнувшую по небу; я пригнулся, и секунду спустя столб воды взметнулся в море в ста ярдах позади нас.
Они, однако, пристреливались, и нашей первой жертвой стал марсовый, который закричал, когда ядро перебило канат в такелаже. Он упал, с отвратительным хрустом ударился о леер, а затем, как тряпичная кукла, отскочил за борт. Он плавал в море лицом вниз и, казалось, был мертв. Полагаю, все члены команды, смотревшие на него, должно быть, задавались вопросом, была ли его кончина более быстрой и милосердной, чем та, что ожидала их. Между французскими кораблями взвились сигнальные флаги, и когда оба были в полумиле, они снова повернулись, чтобы дать бортовой залп. Мы ничего не могли сделать, чтобы избежать этого шквала, и я все еще размышлял, лучше ли пригнуться за деревянными бортами, которые могли разлететься в щепки, или остаться стоять, когда услышал, как Арчи бормочет ироничную версию молитвы, которую мы читали перед каждой едой.
— За то, что мы сейчас получим, Господи, мы…
Его последние слова потонули в грохоте бортовых залпов, и в тот момент шестьдесят железных ядер весом около двадцати четырех фунтов каждое с воем неслись к нам с двух французских кораблей.
Многие ядра, должно быть, пролетели мимо, но на этот раз более чем достаточно нашли свои цели. В одно мгновение палуба превратилась в адский водоворот. Доски под моими ногами содрогнулись от удара железа о корабль. Я услышал крики внизу — ядра, должно быть, пробили наш борт. Вверху были перебиты еще канаты, и блоки с обрывками такелажа падали на палубу, а рея была перебита надвое, с разорванным и бесполезным парусом. За ту секунду, что потребовалась мне, чтобы осознать, что я невредим, я также успел охватить взглядом побоище, превратившее палубу в бойню. По меньшей мере одно ядро пробило леер и осыпало градом огромных щепок группу людей, стоявших на главной палубе. Я двинулся на помощь, но застыл в ужасе при виде одного трупа, запутавшегося в шпигатах; очевидно, его швырнуло через всю палубу ударом ядра, оторвавшего владельцу голову. Я уже собирался идти дальше, когда узнал татуировку на руке мужчины. Это был Эрикссон, огромный датчанин, который так ужасал испанцев на «Гамо» и который часами учил меня драться. Я огляделся и увидел огромный боевой топор, который он любил брать с собой в бой. Всего несколько минут назад я слышал, как другие моряки подтрунивали над ним, что в этой битве топор будет бесполезен, и они были правы. Эрикссон не то что не смог защититься — он даже не увидел бы то, что мгновенно его убило. Я уже собирался идти дальше, когда вспомнил, что Эрикссон говорил мне о том, что воины попадают в Вальхаллу, рай викингов, только если умирают с оружием в руках. Хотя он говорил об этом как о легенде, я всегда думал, что датчанин втайне по меньшей мере наполовину верил в старых скандинавских богов. Я
