Путеводитель по Средневековью: Мир глазами ученых, шпионов, купцов и паломников - Энтони Бейл
Джеронимо ди Санто-Стефано и Джеронимо Адорно во время семимесячного пребывания на Коромандельском берегу с ужасом и восхищением наблюдали несколько случаев сати. Они постоянно слышали о женщинах, заживо сгоравших на погребальных кострах своих мужей. Средневековые путешественники в Индию, в отличие от позднейших, не пытались препятствовать сати. Но, как и позднейшие путешественники, они с вуайеристической завороженностью наблюдали за горящими вдовами, относясь к этому ритуалу с пониманием – разные бывают верования, разные обычаи, почему нет (иначе говоря, оправдывая сати как род своего рода культурного многообразия).
Сати – не такой уж незнакомый для европейцев обычай. В конце концов, они сами привыкли сжигать еретиков и преступников и нередко чтили мощи и образа святых, добровольно избравших самую ужасную смерть – огненную. Святого Лаврентия изжарили на решетке. Пламя лизало его тело, а он с улыбкой советовал мучителям «перевернуть его», как если бы речь шла о бараньем боке. Традиция сати представляла собой странную параллель, которую подмечал путешественник: обычай шокировал, поскольку насилие – беспримесное, вне привычного контекста – выглядело чудовищным. Со временем этот обычай, вызывавший и ужас, и странное уважение, стал основополагающим для колониалистского взгляда на Индию. После захвата португальцами Гоа (1510) одним из первых шагов Альфонсо де Альбукерке, первого герцога Гоа (1453–1515), стала попытка запретить сати.
Александр Македонский (ум. 323 г. до н. э.) в средневековой Европе считался образцовым правителем, воином, ученым и исследователем. Он правил государством, раскинувшимся от Македонии до Индии. Кроме того, Александр – яркий пример недолговечности мирской власти: построив всемирную империю, он в возрасте 32 лет умер от лихорадки (по некоторым сведениям, от яда). Английский поэт Джеффри Чосер (ум. 1400) писал, что история Александра, которому «навряд подобный сыщется», широко известна («Об Александре писано не раз. // Любой, кто хоть немного образован, // Читал или слыхал о нем рассказ. // Весь мир огромный был им завоеван»[97]). В рукописных книгах о жизни Александра нередко присутствуют яркие иллюстрации, например его погружения в стеклянном батискафе во время осады Тира, полета над Вавилоном (совр. Багдад) в корзине, несомой грифонами, или трогательной сцены гибели Буцефала, его верного коня, в бою в Пенджабе.
Хроники и романы о государстве Александра Македонского легли в основу западных фантазий о Востоке, и во многих случаях они не имеют даже отдаленного отношения к историческим или географическим фактам. Мандевиль рассказывает об отношении брахманов к неизбежному вторжению македонян, что когда Александр явился с намерением захватить земли брахманов, то добрые люди Индии отправили ему послание: «Какая власть удовлетворит того, кому и мира мало? Здесь ты не найдешь ничего, за что стоило бы с нами воевать, ведь богатства у нас нет, а все вещи и имущество в нашей стране общие». Брахманы объяснили, что доселе они жили в мире и лишь его в состоянии лишить их Александр. Воин Александр, прочитав письмо, счел в высшей степени неверным досаждать брахманам и ответил, что они могут по-прежнему соблюдать свои добрые обычаи и не бояться его, поскольку он не станет нападать и не побеспокоит их.
Рассказ Мандевиля – пример того, как индийские брахманы преподали любопытным гостям поразительный урок «естественного закона», сыгравший главную роль в представлениях европейских примитивистов о «благородном дикаре». В Центральной и Южной Индии брахманы занимали господствующее положение в обществе. Они стремились в том числе к добровольной бедности, аскетизму и интеллектуальной деятельности (очень похоже на христианский монашеский орден). Брахманы, вышедшие из индуистского жречества, к XIV веку перестали быть исключительно священнослужителями, освоили много профессий и занимали ключевые посты при дворах мусульманских правителей субконтинента. Мандевиль и другие авторы путевых очерков называют их «людьми неиспорченными, честными, исповедующими добрую веру и ведущими добрую жизнь». Они не христиане, оговаривает Мандевиль, однако «по закону природы… они полны достоинств», то есть блюдут десять заповедей и не придают никакого значения материальному благополучию. Иными словами, они похожи на образцовых монахов без надлежащей религии: «Они не ревнивы, не горды, не алчны, не блудливы, не обжорливы и поступают с людьми лишь так, как те поступают с ними» (любопытно, что Мандевиль в защиту нехристианской группы приводит «золотое правило» Иисуса).
Брахманы в этих сочинениях изображены неточно, идеализированными – как добродетельные язычники, являющие собой эталон «природного» совершенства. Мандевиль поселил их на «Земле веры», индийском «острове» с буколическими, эгалитарными порядками. Там не бывает преступлений, бурь, войн, голода – никакого горя и скорби.
В «Романе о всяком рыцарстве» (Roman de toute chevalerie) Томаса Кентского, длинной поэме XII века о деяниях Александра Македонского на Востоке, брахманы предстают строгими вегетарианцами («людьми странного учения»), которые едят «лишь плоды и травы и коренья», приуготованные им самой землей, – но не мясо, рыбу, муку или печеный хлеб. По рассказу Томаса, брахманы живут на краю света. Он с одобрением рассказывает о самосожжении, благодаря которому они могут скорее попасть в рай и прикоснуться к божественной славе (это своего рода положительное противопоставление одураченным ассасинам, чьи поиски рая основаны на иллюзии). О брахманах на Западе говорили как о людях чистосердечных, носителях естественной добродетели.
Итальянец Джованни Мариньолли, монах-францисканец, путешествовавший в середине XIV века по Индии, рассказал об обращении одного брахмана. Это произошло на Малабарском берегу, в важном морском порту Колумбе (совр. Коллам). Здесь к Мариньолли приблизился «человек огромного роста и седобородый; и тело его было обнажено выше бедер и прикрыто лишь паллием, который [на плечах поддерживался] узловатой веревкой подобно диаконской столе»[98]. Это был брахман великой строгости и чистосердечия. Он распростерся перед Мариньолли «во весь рост на песке и трижды стукнулся о землю головой. А затем он обнял мои обнаженные ноги и пожелал облобызать их, а когда я запретил ему это, то он поднялся, а затем сел на песок»[99] и через переводчика поведал о своей жизни. (Поразительно, но переводчиком оказался крещеный сын этого же брахмана, некоторое время назад похищенный пиратами, проданный генуэзскому купцу [и крещеный].) Брахман явился с «острова, расположенного в крайних пределах Индии»[100]. Он рассказал о своем вегетарианстве, обыкновении по четыре месяца в году строжайше поститься, о диете, состоящей из вареного риса, трав и плодов, о своем жреческом служении. У брахмана был всего один сын.
По словам Мариньолли, Господь признал старика, «просветил его мудростью»[101], а после явил чудо, заговорив со стариком через идола. Истукан против собственной воли сообщил жрецу: «Ты не стоишь на пути к спасению; а потому велит тебе бог отправиться в Колумб, до которого пути морем два года; там найдешь ты посланца господнего, который укажет тебе путь к спасению»[102]. Так и вышло. Через три месяца подготовки Мариньолли должным образом крестил старика, назвав Михаилом (как архангела, который покровительствует морякам, взвешивает души на Страшном суде и ассоциируется с дохристианским величием человечества). «Михаил» вернулся домой, чтобы «проповедовать веру, которую принял»[103].
По мнению Мариньолли, эта история «служит примером того, что Бог… действует невзирая на лица» и «всякого, соблюдающего Закон», Он «принимает благосклонно и указывает путь к спасению».
Повествователь плавно переходит от похвалы благородству и благочестию брахмана к его обращению, от восхищения к крещению и забвению брахманом своего идолопоклонничества. Рассказ напоминает одновременно и частный, в действительности произошедший случай (который предвосхищает очень многие случаи обращения в колониях), и широко распространенный сюжет: здесь и мудрый старик, и отвергнутый идол, и ведущее к преображению морское путешествие. Брахманы и другие добродетельные язычники позволяли путешественникам понять, что мир вне христианского «по своей природе» не обязательно враждебен. В записках европейцев большое внимание уделено потенциалу Индии (или «Индии»), которой свойственно некое изначальное,
