Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро
Нанкин
Память о Сунь Ятсене
Мы летим на «Трезубце» в сторону Нанкина, в небо, пылающее светом. На борту царит радостное настроение, возможно, из-за летнего солнца, проникающего повсюду. Внизу разворачивается бесконечный пейзаж полей и каналов, сменяющийся красноватыми холмами с озерами и реками. Зелень равнин становится бронзовой, лесистой и снова сверкающе-зеленой.
За полтора часа полета мы переносимся из просяных земель в рисовые, паря над Китаем, землей, обрабатываемой с интенсивностью и тщательностью. Внезапно перед нами открывается огромное озеро, но на самом деле это Янцзы[169], серая и мутная, текучая земля, устремленная к морю. «Как? – удивляется Энцо. – Это разве не Голубая река[170]?» Это, конечно, она, но голубизны в ней, даже от отражающегося неба, нет совсем.
Нанкин, столица Юга, раскинулся между берегами с южной свободой. При первом же соприкосновении с его улицами, затененными платанами, сквозь которые игриво просачивается свет, я ощущаю особый чувственный аромат. Возможно, это мое впечатление при очередном возвращении в эти края. Кажется, будто Нанкин незаметными посланиями раскрывает врожденную расслабленность своей бывшей коррумпированной столицы, где идеологическая строгость Пекина представляется далекой и даже анахроничной.
О «нанкинском правительстве» писали в газетах вплоть до 1949 года, и его неразрывно связывали с Чан Кайши. Генералиссимус обосновался здесь, на берегу великой реки, создав министерства, посольства, банки, казармы, опиумные притоны и бордели. На вершине Пурпурно-золотого холма он возвел святилище Гоминьдана – грандиозную гробницу, в которой покоятся останки основателя первой республики.
Так Нанкин стал ассоциироваться и с доктором Сунь Ятсеном[171] – героем, который после трех тысяч лет феодальных монархий одним мощным ударом свалил на землю последнего сына Неба.
Молодой Фу, встретивший нас в аэропорту и говоривший на итальянском с милым южным акцентом, с волнением сообщил нам, что Сунь Ятсен, отвергнутый радикалами из язвительной «Банды», вернулся, чтобы вновь засиять на небосклоне китайской истории. И, по правде говоря, он этого достоин. Фу был воодушевлен, ведь мы стали первыми иностранными друзьями, посетившими старый дворец, где когда-то размещалось республиканское правительство. Здесь витает дух маленького доктора из Кантона: его стол, кресло, письма, чернильница, перо, очки, пожелтевшие фотографии. Все показано с благоговейной любовью и, со стороны Фу, с осознанным антагонизмом к Пекину – этому далекому татарскому городу, который жители Нанкина до сих пор считают просто Бэйпином, Северной равниной, а не Пекином, столицей Севера.
По большой дороге, утопающей в зелени деревьев и оставляя позади город, огражденный стенами (здесь они, к счастью, вновь разрослись), вы поднимаетесь к мавзолею доктора Суня. Попасть туда можно через Долину духов, где находится гробница первого императора династии Мин (эта династия берет свое начало здесь), но для нашего гида это не более чем туристическая достопримечательность. Меня же впечатлило то чтобы попасть к «палачу» Поднебесной, нужно пройти мимо нетронутой гробницы императора Чжу Юаньчжана[172].
Однако в таком выборе нет ничего случайного. Напротив, здесь прослеживается китайский расчет. Или цинизм. Ведь именно Чан Кайши, зять Суня и «наследник» Гоминьдана, хотел получить грандиозную гробницу площадью 80 000 квадратных метров. И это имеет как минимум три значения. Первое: величие Суня связано с наследием Чана, а значит, зарождается новая династия. Династия националистов. Второе: китайская династия затмевает Мин, основатель которой удостоился чести быть погребенным в том же месте лишь потому, что он тоже наследник родины Хань. В-третьих, чем внушительнее захоронение, чем тяжелее крышка на останках Суня, тем легче Чану дистанцироваться и похоронить под ней слишком революционные идеи раннего Гоминьдана.
Эти мысли приходят мне в голову внезапно, пока я поднимаюсь по четыремстам гранитным ступеням, проходящим под павильонами, покрытыми лазурной черепицей (цвет националистов), к мавзолею, утопающему в зелени холма. И за этой строгой статуей Сунь Ятсена, похожего на Линкольна[173], сидящего с развернутым свитком на коленях, я спускаюсь в круглый мраморный склеп, где другой Сунь, сутулый и измученный раком, искусно высеченный из мрамора, спит вечным сном, возлежа на саркофаге, настолько похожий на Наполеона[174], что это заставляет содрогнуться.
Толпа непрерывным потоком течет мимо, многолюдная и любопытная. Люди читают завещание, высеченное на мраморе, – националистическую доктрину тройного демизма во благо народа (от греческого demos): расовый демизм (освобождение Китая от колониализма), политический демизм (осуществление власти народом), экономический демизм (всеобщее благосостояние). Взгляды притягивает флаг генералиссимуса, выгравированный на своде. Все здесь напоминает о прошлом, о непримиримом антикоммунизме, о гражданской войне.
Однако здесь нет ни единой царапины, ни малейшего признака нетерпимости или презрения. Сунь Ятсена любят, и это очевидно. Его почитают здесь, где жила его вдова Сун Чинлин, предпочитавшая Китай Мао Китаю своего ненавистного шурина. И его обожают на Формозе[175]. Конечно, это две разные любви, но обе подчеркивают китайскую доктрину противоречий, когда одно делится на два, как говорил Мао Цзэдун, желавший видеть почтовые марки и торжественные праздники в честь Сунь Ятсена.
Нанкин – центр реакции и одновременно столица революции. Династия Мин началась с восстания против монголов, а ее основателем был буддийский монах крестьянского происхождения. В середине XIX века здесь зародилось восстание тайпинов – та несчастная крестьянская армия, основавшая недолговечное Королевство Небесного Спокойствия во главе с отчаянным человеком, провозгласившим себя «младшим братом Иисуса Христа». А Сунь Ятсен основал Республику, руководя великим восстанием в огромной стране из древней столицы.
Сегодня Нанкин живет этой славой. Даже последняя вилла, где проживал ненавистный враг Чан Кайши, привлекает посетителей. Фу объясняет, что это лишь одна из многочисленных частных президентских резиденций, принадлежавших генералиссимусу на холмах Нанкина.
Вилла, которую мы посещаем и где наслаждаемся прохладой, попивая сливовый сок со льдом, принадлежала его жене Мэйлин. Это дом такой же показной роскоши, как и его владельцы: в большой приемной установлен бар с круглыми столами, в гостиной – сувенирный магазин. Нам не показывают спальни, но уверяют, что они зарезервированы для гостей правительства провинции Цзянсу.
Сливовый сок, фирменный напиток дома Чан, не слишком приятен на вкус: мутный, коричневый, приторно-сладкий, это сиропообразная вода, в которой варились сливы, и ничего более. Гораздо лучше здесь жасминовый чай высшего качества, который пьется горячим и отлично утоляет жажду. Мне хочется поделиться этим с Фу, но я боюсь омрачить его ликующий нанкинский дух.
