Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро
Он один из тех счастливчиков, кому довелось пересечь границы родины и совершить долгий перелет на Запад. В Италию Чжу приехал в качестве переводчика национальной футбольной команды и побывал в Милане, Болонье и Риме.
Он понял, что такое Запад, и, в целом, он ему не понравился. Чжу говорит, что города там хаотичные и пугающие, точно передавая свои ощущения: сумасшедшее движение, загрязнение, чувство тревоги и незащищенности.
Ему пришлись по душе памятники, история, культура, технологии, пейзажи, рестораны, он любит музыку. А еще он приобрел несколько пластинок, но отдает предпочтение мелодичным композициям, таким как «O sole mio». Его жена и теща тоже полюбили итальянскую музыку, и он научил их петь вместе с ним, хотя они и не понимают смысла слов. Однако некоторые слова, как он признается, не понимает и сам, хотя и является переводчиком с итальянского. Конечно, объясняю я ему, ведь это неаполитанский диалект.
Мы уже час едем в сторону Тяньцзиня, и наступает вечер. Скоро стемнеет, закат короткий, с красноватыми отблесками света, заставляющими каналы мерцать, а затем исчезающими в ночи. Поезд останавливается на небольших провинциальных станциях. По радио передают речь Хуа Гофэна[160], преемника Мао на посту председателя, – его сильный голос искусно модулирован.
Чжу говорит мне, что южный хунаньский[161] акцент явственно слышен, напоминая голос Великого Кормчего. Он вкратце переводит нам речь: это приветствие молодежи, призыв стать лидерами происходящих великих преобразований, он называет их «локомотивами модернизации».
Мы едем в поезде, и это сравнение кажется весьма уместным. Я делюсь этим наблюдением с Чжу, и он весело смеется – ему нравятся шутки, даже такие невинные. Я прошу его рассказать какие-нибудь политические анекдоты, но он отвечает, что не знает ни одного, видимо, в Китае они еще не вошли в моду. Тогда я рассказываю ему избитый анекдот про Хрущева[162] и почтовую марку, который уже набил оскомину. Чжу смеется до слез, радуясь, что русские плюют на чучело, а не пускают слюну на оборотную сторону. Он быстро добавляет: «А с самоклеящимися марками такого не случится?»
Тяньцзиньский вокзал все такой же, как и раньше, – явно колониальный, весь в железе в стиле модерн, со стройными историческими колоннами, поддерживающими навесы. Чтобы выйти, нужно подняться по железной лестнице и пройти по эстакаде, напоминающей тоннель, а затем спуститься на другую сторону.
Там собралась огромная толпа зевак, полная любопытства. Кажется, я ощущаю их необъятное желание пообщаться, передать приветствие. Пока мы ждем автобус, толпа окружает нас, словно заключая в крошечное пространство, где нам позволено только дышать. Сотни людей теснятся вокруг, вынуждая тех, кто впереди, делать еще по шажку, пока они не коснутся нашей одежды, пока мы не почувствуем их насыщенное чесноком дыхание. Это настолько спонтанное и коллективное приветствие, что, когда подъезжает автобус, протиснуться сквозь толпу становится непростой задачей. Водитель отчаянно сигналит, но люди не расходятся, пока Чжу не вмешивается и что-то им не говорит. Но даже тогда толпа продолжает стоять и смотреть на нас, улыбаясь и приветственно маша руками.
Бросаю мимолетный взгляд на город. Он совсем не красив, очень некитайский, но при этом гудит от толпы. Колониальный отпечаток виден повсюду – от тяжеловесных неоклассических зданий начала XX века до бывших резиденций иностранцев, напоминающих европейскую архитектуру двухвековой давности, с барочными орнаментами и лепниной, то тут, то там сохранившимися не только после войн, но даже после недавнего землетрясения, сильно разрушившего город.
Это бросается в глаза на каждом шагу, ведь большинство зданий разрушены, многие и вовсе стерты с лица земли. Другие пустуют и стоят на подпорках, а вокруг громоздятся груды камней, в ожидании восстановления. Из обломков разрушенных домов построены небольшие временные жилища, называемые линьцзянь, с жестяными крышами и стенами из досок, а то и картона.
На первый взгляд Тяньцзинь напоминает город из фильма. Мне приходит в голову, что здесь можно было бы снимать кино в разгар войны под грохот канонады, на фоне медленно текущей реки Хайхэ[163], пересекающей город на пути к морю.
Великие вторжения западных держав шли именно этим путем, и Тяньцзинь немедленно подвергался разграблению на пути в Пекин. Когда «Небесные врата» распахнулись – те самые врата, что в прошлом поражали многих мирных путешественников – добраться до столицы и учинить резню стало почти детской забавой.
Италия также сыграла свою роль. Летом 1900 года она присоединилась к восьми державам, чьи права были ущемлены в Китае после Боксерского восстания. Наше военное вмешательство, однако, было весьма ограниченным: контингент из 83 офицеров и 1882 солдат под командованием полковника Винченцо Гариони отбыл из Неаполя 19 июля и влился в ряды союзных войск, двинувшихся на Пекин.
Расправы были настолько жестокими, что китайцы в Тяньцзине предпочитали собственноручно убить своих женщин, нежели дать им попасть в руки иностранцев. Не случайно в декабрьском номере газеты «Итальянская иллюстрация» за 1900 год, после описания разграбления императорских дворцов и уничтожения знаменитых произведений искусства и памятников, отмечалось, что «никакие злодеяния китайцев не оправдывают тех, что совершили европейцы».
Но правда в том, что итальянские солдаты воздерживались от насилия и резни, они не участвовали в варварских грабежах, за редкими исключениями, – это признают многие источники. Более того, ни в одном имперском отчете не упоминается о репрессиях или бойне со стороны итальянцев.
Исследователь Джакомо Де Антонеллис метко замечает: «Примечательно, что Исторический музей Китая, расположенный на внушительной площади Тяньаньмэнь в Пекине, не содержит ни одного негативного упоминания об Италии, в то время как многочисленные обличающие документы касаются вмешательства империалистических держав в тот исторический период».
На заре века нам достался маленький кусочек Китая в Тяньцзине, менее половины квадратного километра, в качестве «компенсации» за двенадцать итальянских солдат, павших в Международной экспедиции, включая лейтенанта Эрманно Карлотто, в честь которого были названы казармы и улица в «итальянском» Тяньцзине.
Но это было еще не все. По мирному договору между Римом и Пекином Поднебесная также предоставила нам право использовать международные кварталы в Шанхае и Сямыне и разместить отряд войск для охраны посольства в Пекине и форта Шанхайгуань у Великой Китайской стены на маньчжурской границе.
Виктор Эммануил III[164], вступивший на трон Италии после убийства его отца[165] летом того же года в Монце, должен был быть весьма доволен: это было значительное
