Путеводитель по Средневековью: Мир глазами ученых, шпионов, купцов и паломников - Энтони Бейл
Возможно, паломники плакали скорее от облегчения, чем от радости: изнурительное путешествие подошло к концу. Удивительно ли – учитывая долгий, трудный и непредсказуемый путь, истерзанное нутро и потрепанные нервы, – что вид Иерусалима служил пилигримам утешением?
С вершины горы Радости Иерусалим казался крошечным. Подобно самому Господу, путешественники разглядывали живую карту города, в который они так стремились и на улицы которого через несколько часов ступят. Средневековый ритуал любования видом Иерусалима давал радостный опыт, аналогичный прибытию на самолете – когда увиденный в окно иллюминатора пейзаж становится частью панорамы. Когда смотришь на город сверху или издалека, то не видишь разного рода будничные детали и многочисленные недостатки: грязные, закопченные трущобы, крыс, дерущихся людей, галдящих на непонятном языке сорванцов, отталкивающую еду на уличных рынках, кучи верблюжьего помета в темных закоулках, толпы прокаженных у городских стен.
Панорамное ви́дение – это скорее про «незримое»: взгляд скользит по открывающейся картине, неровности сглаживаются, отталкивающие элементы действительности размываются и расплываются. Это особенно верно, если взор наблюдателя затуманен слезами: большинство путешественников видели Иерусалим впервые. Для благочестивого путника «видение» относилось в большей степени к эмоциям, а не к зрению.
Вступить в земной Иерусалим означало ступить на самую желанную, представляемую и изображаемую территорию на планете. Иерусалим был и центром мира, и его вершиной. Иногда этот город считали центром планеты, ее «пупом» (umbilicus), началом координат, центральным узлом, осью мирового колеса, перекрестком, от которого разошлось в стороны все живое. Паломничество в Иерусалим представляло собой важнейшее путешествие из возможных. Оно стоило любых денег и даже жизни: смерть в Иерусалиме, где умер Иисус, считалась лучшей из смертей. У нас есть много сведений о пилигримах, умерших накануне или вскоре после приезда в Иерусалим. Паломников нередко хоронили [бесплатно] у стен Старого города на «поле крови», Акелдаме, где повесился Иуда: этот участок упомянут в Библии как место «для погребения странников» (Мф. 27:7). Безымянный англичанин, посетивший Иерусалим в 1344–1345 годах, был один из многих, кто описал уникальный погребальный ритуал и сооружение с «десятью круглыми отверстиями, через которые тела покойников бросали на дно, поверх других мертвых». Приехавший в 1486 году из Померании Ян Бранборкен скончался в Рамле, а другой немецкий рыцарь, Дитпольд фон Габсберг, тоже умер неподалеку, и их тела за большие деньги доставили на носилках в Иерусалим для погребения во францисканском приорате на горе Сион. В 1506 году англичане Ричард Гилфорд и его спутник, аббат Джон Уитби из Гисборо, что в Йоркшире, «страшно заболели» близ горы Радости. Пришлось нанять верблюдов («с великими трудностями и по возмутительной цене»), чтобы спешно доставить больных в Иерусалим. Через неделю оба скончались и были похоронены на горе Сион. Пока Гилфорд угасал, его писарь Томас Ларк усердно обходил городские святыни.
Большинство посещавших Иерусалим средневековых европейцев имели слабое представление о подлинной жизни города, в который они въезжали, но у них была глубокая коллективная память о нем. Иерусалим они знали по рассказам, путеводителям и полемическим сочинениям, по той географии, которая точно соответствует первоначальному значению этого греческого слова – «землеописание». К XIV веку, однако, коллективная память обратилась в камни самого города, поскольку Иерусалим перестраивался сообразно нуждам паломников (самых пылких его гостей), их желаниям и библейской истории.
Средневековый Иерусалим в основном соответствовал небольшому (примерно квадратный километр) пространству Старого города. При мамлюках (1250–1517) стены города лежали в руинах, за исключением западной, и именно через западные ворота в Иерусалим въезжали европейские путешественники. Яффские ворота (они же ворота Давида, Паломнические, Рыбные, Торговые) примыкают к башне Давида – мамлюкской крепости (прежде – крепости крестоносцев, а задолго до того – дворцу царя Ирода), защищавшей западные подступы к городу. Башня Давида с потемневшей, но радующей глаз кладкой, со всех сторон обожженная солнцем, напоминала дряхлого стража, поставленного присматривать за городскими воротами и накатывающими на них людскими волнами.
С Иерусалимом все время что-то происходит, но план Старого города остается прежним, какие бы религии и империи ни претендовали на город: главные улицы до сих пор соответствуют [вертикальной и горизонтальной] осям римского поселения. Над восточной частью возвышается холм с плоским верхом, известный как Храмовая гора: когда-то здесь стоял иудейский храм, в средневековье – Купол Скалы (на этой вершине Авраам чуть не принес в жертву Исаака). При крестоносцах Купол Скалы был аббатством – Храмом Господа (Templum Domini). Близ мечети Аль-Акса (также на Храмовой горе) располагалась штаб-квартира рыцарей-тамплиеров. В 1244 году, после того как Иерусалим был оставлен крестоносцами, мамлюки категорически запретили христианам ступать на Храмовую гору и превратили святилища в мусульманские.
Лудольф из Зюдхайма (1340) повторил то, что, по-видимому, говорилось многим гостям с Запада: взошедшие на Храмовую гору христиане «должны или умереть, или отречься от своей веры». Паломники попадали в полную опасностей, но волнующе необычную зону экзотического контакта.
Северо-восточный угол города представлял собой лабиринт улиц, относящихся к Крестному пути (Via Crucis) или Дороге скорби (Via Dolorosa) Иисуса – от Гефсиманского сада, где Он был схвачен, до Голгофы, места распятия. Эти улочки проходили через рынки, вблизи мечетей и медресе, а у Храмовой горы – мимо главных городских уборных.
Над западной частью города возвышались церкви, в том числе храм Гроба Господня, армянский собор Святого Иакова, а также башня Давида. Рядом, чуть юго-западнее, у разрушенных городских стен XI века, – Сион. Здесь располагалась штаб-квартира францисканцев (и всех католиков) в Святой земле. Между Сионом и Храмовой горой находился центр еврейского поселения, и евреи, местные и из Европы, селились обычно в арендованных у мусульман домах. Все эти части города соединялись изумительной сложности сетью улиц и переулков.
Бернхард фон Брейденбах в 1483 году утверждал, что в Иерусалим должно входить, а не въезжать верхом. Многие пилигримы, подъезжая к городу, снимали и обувь, чтобы войти в него смиренно – и буквально по стопам Иисуса. В момент вступления в город, по словам Бернхарда фон Брейденбаха, получаешь полное отпущение грехов. Это одно из самых значимых в духовном отношении мест в мире. Ступив на улицы города, гость внедрялся, врастал в его ткань.
И если средневековые путешественники и находили при первом въезде в Иерусалим духовную опору, то это вопреки царившей здесь атмосфере, в которой они оказывались, а не благодаря ей.
Первое, что отметил англичанин Уильям Уэй, приехавший в город в 1458 году, – что мальчишки швыряли в него камни. Феликс Фабри, из Ульма, рассказывал (1480), что юные местные жители окружили его и его спутников и принялись потешаться над ними. Мешулам из Вольтерры, посетивший Иерусалим в 1481 году, тут же заболел и до самого момента своего отъезда с «развалин» города пребывал «у порога смерти». Первое впечатление Пьетро Казолы, приехавшего из Италии в 1494 году, оказалось следующим: «насилу жив от жары и жажды». Бродя по городу, Казола видел некрасивые здания, протяженный крытый рынок (шук), где торговали всяческой дешевой снедью, лица женщин под черными покрывалами и хорошо одетых красивых мужчин в белых хлопчатобумажных или шелковых одеждах, напоминающих стеганое одеяло.
Еще Фабри заметил восточных христиан, которые (неслыханное дело!) «из-за суеверия» играли, например, в кости под ветхими сводами бывших церквей. Почти все гости отмечали свойственный городу вечный бардак: церкви лежали в руинах, алтари разбиты, памятники периода крестоносцев (неслыханно!) превращены в мусульманские. На улицах валялись груды белых известняковых блоков. Похоже, лучшими временами христианского Иерусалима были первые годы его завоевания крестоносцами. После 1099 года новые хозяева, воодушевленные и уверившие в свои силы, принялись за строительство нового Иерусалима – идеального, обновленного, единого. Крестоносцы, как и многие другие, считали, что будут владеть городом вечно.
Иерусалим – город незавершенных проектов. К XV веку (через 250 лет после того, как Салах ад-Дин отвоевал город у крестоносцев) он казался живым напоминанием о провале Крестовых походов. Бертрандон де ла Брокьер, приезжавший в 1432 году, счел Иерусалим «прекрасным большим городом… который знавал лучшие времена». Но это отчуждение и своего рода изумленное разочарование – город был совершенно не похож на тот Иерусалим, который ожидали увидеть паломники, – делали его радикально отличным от мира, из которого
