Флэшмен и Морской волк - Роберт Брайтвелл
После этого Кокрейн отправил меня с Эрикссоном в тихое место за какими-то складами, где мы могли поупражняться без насмешек со стороны команды. Эрикссон обменял седельный пистолет, который все еще был моим единственным оружием, на пару пистолетов из оружейного ящика, и мы также провели некоторое время, стреляя по бутылкам, чтобы я мог к ним привыкнуть. Он посоветовал, что в пылу боя максимальная эффективная дальность — около двенадцати футов. Использовав их с тех пор множество раз, я могу это подтвердить. По правде говоря, тот день, проведенный с гигантом-датчанином, дал мне навыки, которые впоследствии не раз спасали мне жизнь.
Если все эти разговоры о пистолетах, катлассах и абордажных пиках (длинных топорах с острыми крюками на обухе) и вызывали некоторую тревогу, я утешал себя тем, что Кокрейн еще не потерял в бою ни одного человека. Если бы я знал, что меня ждет, я бы каждый вечер брал у Эрикссона дополнительные уроки по оружию!
Несмотря на крошечный, потрепанный кораблик и пушки, больше подходящие для утиной охоты, чем для военного корабля, и офицеры, и матросы были чрезвычайно уверены в своих шансах на новые призовые деньги. Помню, я тогда задавался вопросом, на что они были бы способны на настоящем корабле. Как оказалось, когда годы спустя Кокрейну дали фрегат, он добился еще большего успеха. В первом же его походе одна только его доля призовых денег составила семьдесят пять тысяч фунтов, а вернулся он с полутораметровыми подсвечниками из чистого золота, привязанными ко всем трем мачтам с захваченного корабля с сокровищами.
Когда все приготовления на «Спиди» были завершены, а начальник порта горел желанием убрать то, что он считал позорным зрелищем, подальше от своих причалов, я в наш последний вечер в Гибралтаре угостил офицеров и хирурга Гатри прощальным ужином на берегу. Я использовал часть средств, выданных мне Уикхемом на расходы, что казалось справедливым, раз уж они помогали мне выполнить мою миссию. Мы пошли в одну из лучших таверн, и после того, как Кокрейн выслушал несколько добродушных подколок от других морских офицеров по поводу состояния «Спиди», мы уселись за хороший ужин. В основном это была рыба и моллюски, так как свежее мясо было трудно достать из-за блокады границы со стороны Испании, но было и прекрасное вино, ввезенное контрабандой. Когда мы перешли к портвейну и сигарам, Кокрейн начал рассказывать, как он поступил на флот.
— Мой дядя был капитаном флота, и он записал меня мичманом на четыре разных корабля, когда я был еще мальчишкой. Я ни на одном из них тогда не служил, это было сделано лишь для того, чтобы у меня был старшинство в списках, если я все же пойду на флот. Мне было восемнадцать, когда я поступил на корабль дяди мичманом, но официально я уже десять лет был на флоте. Поначалу первый лейтенант меня ненавидел — это он распилил мой морской сундук пополам, потому что тот был слишком большим, — но он был превосходным моряком, и я научился у него практически всему, что знаю. Мои первые несколько походов прошли в патрулировании у норвежского побережья, а затем в охране рыболовных и китобойных флотилий у Новой Шотландии. Никаких боев, но уйма времени, чтобы научиться искусству управления кораблем, да еще и в суровых морях. Впрочем, это были хорошие времена. — Кокрейн вдруг улыбнулся, вспомнив что-то забавное. — На большинстве кораблей есть домашнее животное или два, и у моего дяди на корабле был попугай. Птица научилась подражать свисту боцманской дудки и иногда свистела сигнал так чисто, что повергала корабль в суматоху. Мы даже сваливали на попугая некоторые наши собственные ошибки, если это сходило с рук, а поскольку это был питомец капитана, сделать ничего было нельзя. Помню, однажды мэр какого-то норвежского городка со своей дочерью нанесли визит на корабль. Девушку поднимали на борт в боцманской беседке, когда птица просвистела сигнал «Отдать!». Бедняжка оказалась в море, а мэр и мой дядя кричали на команду, чтобы ее вытащили, пока она не утонула. Как же лейтенант ненавидел эту птицу.
Глава 9
Мы вышли в море на третье утро моего пребывания на «Спиди». День был ясный, солнечный, и северо-восточный ветер гнал наш кораблик с приличной скоростью. Команда, казалось, знала свое дело, и никому не нужно было кричать. Что было как нельзя кстати, поскольку некоторые выглядели более чем хрупкими после последней ночи на берегу, но другие были веселы и шутили о новых призах, которые они захватят. Какое-то время и я находил бодрящим чувство, как палуба движется под ногами, повинуясь ветру, но когда мы вышли в основной пролив, течения стали сильнее, а движение — более резким. В результате через некоторое время моя старая морская болезнь вернулась, и на этот раз, казалось, еще сильнее. Я начал подумывать, были ли морепродукты, которыми мы наслаждались прошлой ночью, такими уж свежими, как уверял трактирщик, хотя все остальные чувствовали себя прекрасно.
Учитывая высокую вероятность того, что вражеские шпионы в Гибралтаре следят за движением судов из гавани, Кокрейн, пока земля была видна, держал курс на восток, словно направляясь к основному средиземноморскому флоту. Поздним вечером, когда земля превратилась в едва различимое пятно на горизонте, мы легли на другой галс и взяли курс севернее. При преобладающих ветрах Кокрейн рассчитывал, что до Эстепоны мы доберемся всего за два дня. Он собирался подойти к берегу ночью, я бы незаметно сошел на берег в лодке, доставил свои депеши старому священнику и убрался бы прежде, чем кто-либо заметит мое присутствие. Все казалось простым, и я начал заражаться всепоглощающей уверенностью остальной команды — ах, наивность юности! К моему хорошему настроению добавилось и то, что Кокрейн зачислил меня в команду в чине мичмана, а это означало, что я получу долю любых призовых денег, которая могла оказаться весьма приличной суммой, если этот поход будет таким же успешным, как и предыдущие. Меня неоднократно уверяли, что испанские каботажники и торговцы почти не оказывают сопротивления. Их команды, как считалось, деморализованы, и от меня потребуется лишь присоединяться к
