Есенин - Василий Берг
В середине апреля дело решилось – Сергей Есенин был откомандирован в Царскосельский военно-санитарный поезд номер сто сорок три и начал военную службу в качестве санитара. «В Первую мировую войну Есенина не сразу взяли на военную службу, – вспоминал искусствовед Михаил Бабенчиков, знавший нашего героя по Петербургу. – А когда дошла его очередь, он устроился… в санитарную часть в Царском Селе. Вскоре после этого мы встретились с Есениным на улице, и он, сняв фуражку с коротко остриженной головы, ткнул пальцем в кокарду и весело сказал:
– Видишь, забрили? Думаешь, пропал? Не тут-то было. – Глаза его лукаво подмигивали, и сам он напоминал школяра, тайком убежавшего от старших».
В 1916 году в Симферополе была отпечатана брошюра, посвященная Царскосельскому военно-санитарному поезду номер сто сорок три. Да – сведения обо всех воинских частях в период войны являются строго секретными, поскольку по крупицам, из, казалось бы, незначительных и неважных на первый взгляд сведений противник может составить ценную информационную картину. Да – нельзя предавать огласке подробные сведения об устройстве и работе военных учреждений, поскольку ими могут воспользоваться вражеские агенты. Но разве можно устоять перед соблазном сделать приятное Ее Императорскому Величеству, которая носилась со своим поездом как с писаной торбой? Устоять невозможно – отпечатали брошюру и торжественно преподнесли императрице экземпляр. Но зато мы можем совершить прогулку по месту службы нашего героя, это же так интересно!
Начнем с того, что штат поезда был невелик: комендант, один старший врач, два младших врача, священник, восемь сестер милосердия, шестьдесят пять санитаров и два десятка кухонной прислуги и прочего обслуживающего персонала. В небольших подразделениях порядок обычно поддерживается лучше, чем в крупных, и потому служить в них было комфортнее.
В поезд входило двадцать вагонов: два багажных; два вагона для тяжелораненых, вместимостью по двадцать человек каждый; один вагон, в котором помещались аптека и перевязочная; восемь вагонов для легкораненых и больных, вместимостью по пятьдесят три человека каждый, причем в одном из вагонов было устроено офицерское отделение на четырнадцать мест. В остальных семи вагонах находились кухня, столовая, ледник, электрическая станция и спальные места для поездного штата. В каждом вагоне имелась вентиляция, поезд освещался электричеством и бесперебойно снабжался всем необходимым – никакого сравнения с полевыми лазаретами. Представление о внутреннем устройстве может дать знакомство с оборудованием места для тяжелораненых бойцов: над каждой койкой висела отдельная электрическая лампочка, имелись электрический звонок, гигиеническая плевательница, пепельница и выдвижная доска для лежачих пациентов, которая заменяла им стол.
«Началась война. Сергея призвали в армию, – вспоминала Екатерина Александровна Есенина. – Худой, остриженный наголо, приехал он на побывку. Отпустили его после операции аппендицита… В армии он ездил на фронт с санитарным поездом, и его обязанностью было записывать имена и фамилии раненых. Много тяжелых и смешных случаев с ранеными рассказывал он. Ему приходилось бывать и в операционной. Он говорил об операции одного офицера, которому отнимали обе ноги… Через несколько дней Сергей уехал в Питер. В этот приезд Сергей написал стихотворение “Я снова здесь, в семье родной…”»
Я снова здесь, в семье родной,
Мой край, задумчивый и нежный!
Кудрявый сумрак за горой
Рукою машет белоснежной.
Седины пасмурного дня
Плывут всклокоченные мимо,
И грусть вечерняя меня
Волнует непреодолимо.
«После операции Сергей не мог ехать на фронт, – продолжает Екатерина Александровна. – Его оставили служить в лазарете в Царском Селе. Дважды он приезжал оттуда на побывку. Полковник Ломан, под начальством которого находился Сергей, позволял ему многое, что не полагалось рядовому солдату. Поездки в деревню, домой, тоже были поблажкой полковника Ломана. Отец и мать с тревогой смотрели на Сергея: “Уж больно высоко взлетел!”… В начале весны 1917 года он приехал домой на все лето. Из армии он с началом революции самовольно ретировался…»
Подведем итог. В конце апреля (по старому стилю летоисчисления) 1916 года наш герой начал службу в санитарном поезде. В середине июня ему предоставили пятнадцатидневный отпуск для поправки здоровья после удаления аппендикса, в начале июля 1916 года Есенин прибыл для продолжения службы в царскосельский лазарет, а в марте 1917 года «самовольно ретировался», попросту говоря – дезертировал, как в то время поступали очень многие. Короче говоря, военная служба не оставила значимого следа в биографии поэта. След оставило кое-что другое, и это «кое-что» впоследствии могло бы отразиться на судьбе Есенина фатальным образом…
Есенин и Мариенгоф. 1915
Сергей Есенин, Анатолий Мариенгоф, Велемир Хлебников. 1920
Сергей Есенин. 1919
Глава шестая. «Я одну мечту, скрывая, нежу, что я сердцем чист…»
Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист.
И меня по ветряному свею,
По тому ль песку,
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску…
«В том краю, где желтая крапива…»
Полковник Ломан не только обеспечил нашему герою «теплое» место для военной службы и часто предоставлял отпуска, но и старался помочь его литературной карьере. В июле 1916 года, вскоре после прибытия в Царское Село, Есенину было предложено выступить перед императрицей Александрой Федоровной с чтением своего стихотворения в рамках очередного увеселительного мероприятия. С одной стороны, предложение было из тех, от которых невозможно отказаться, а с другой – благосклонность императрицы могла быть весьма полезной для молодого поэта: летом 1916 года, несмотря на все происходившее вокруг, мало кто мог предположить, что очень скоро трехсотлетняя империя Романовых рухнет, словно карточный домик, а государь император будет расстрелян вместе со своей семьей в подвале дома екатеринбургского инженера Николая Ипатьева.
В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Березки белые горят в своих венцах.
Приветствует мой стих младых царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах.
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шел страдать за нас,
Протягивают
