Есенин - Василий Берг
«И вот между пиджаками, визитками, дамскими декольте твердо и уверенно пробирается Николай Клюев, – вспоминал Иван Розанов. – У него прямые светлые волосы; прямые, широкие, спадающие, “моржовые” усы. Он в коричневой поддевке и высоких сапогах. Но он не один: за ним следом какой-то парень странного вида. На нем голубая шелковая рубашка, черная бархатная безрукавка и нарядные сапожки. Но особенно поражали пышные волосы. Он был совершенно белоголовый, как бывают в деревнях малые ребята. Обыкновенно позднее такие волосы более или менее темнеют, а у нашего странного и нарядного парня остались, очевидно, и до сих пор. Они были необычайно кудрявы… Костюмы их мне показались маскарадными, и я определил их для себя словами: “опереточные пейзане” и “пряничные мужички”. Тогда-то и вспомнился мне римский кинематограф и русские революционеры в кучерских кафтанах, остриженные в кружок. Конечно, не в таком костюме ходил Есенин, когда год или полтора тому назад посещал университет Шанявского, где, кажется, усердно занимался. Впоследствии к этой стилизации я отнесся более терпимо. Надо принять во внимание, каково было большинство публики, перед которой они выступали. Тут много было показного, фальшивого и искусственного…»
Впоследствии впечатление Розанова о Есенине изменилось: «Когда я в 1920 году познакомился с Есениным [речь идет о личном знакомстве], он решительно ничем не напоминал того “пряничного мужичка”, каким я увидел его впервые четырьмя годами раньше. Я стал присматриваться, и меня более всего поразили его глаза. Постоянно приходится слышать прилагаемый к нему эпитет “голубоглазый”. Мне кажется, что это слишком мало передает: надо было видеть, как иногда загорались эти глаза. В такие минуты он становился поистине прекрасным. Это была красота живая, красота выражения. Чувствовалась большая внутренняя работа, чувствовался настоящий поэт».
Наряды для Есенина и Клюева были сшиты в московской мастерской русского платья братьев Стуловых, Петра и Николая, находившейся в Малом Знаменском переулке. Портные старались, и результат их стараний устроил поэтов, но маскарадность образа вскоре оттолкнула нашего героя – будучи рожденным в деревне и выросшим там, он, тем не менее, обладал качеством, которое принято называть «чувством стиля»…
Впрочем, пока что Есенину было не до стиля – над головой дамокловым мечом висел призыв, и дело складывалось не самым лучшим образом, несмотря на покровительство полковника Ломана.
«Весна 1916 года. Империалистическая война в полном разгаре, – вспоминал Михаил Мурашев. – Весной и осенью призывали в армию молодежь. После годовой отсрочки собирался снова к призыву и Есенин. Встревоженный, пришел он ко мне и попросил помочь ему получить железнодорожный билет для поездки на родину, в деревню, а затем в Рязань призываться. Я стал его отговаривать, доказывая, что в случае призыва в Рязани он попадет в армейскую часть, а оттуда нелегко будет его вызволить. Посоветовал призываться в Петрограде, а все хлопоты взял на себя. И действительно, я устроил призыв Есенина в воинскую часть при петроградском воинском начальнике. Явка была назначена на 15 апреля. Хотя поэт немного успокоился, но предстоящий призыв его удручал. Есенин стал чаще бывать у меня. Я старался его успокоить и обещал после призыва перевести из воинской части в одно из военизированных учреждений морского министерства».
1915 год выдался для русской армии крайне тяжелым, недаром же летне-осеннее отступление из Галиции, Польши и Литвы назвали «Великим отступлением». Великое отступление сопровождалось огромными потерями в живой силе и технике. С начала войны по 1 ноября 1915 года русская армия потеряла четыре миллиона триста шестьдесят тысяч человек, из которых миллион семьсот сорок тысяч оказались в плену. Так вот, больше половины этих потерь – без малого два миллиона четыреста тысяч человек – пришлось на период с 1 мая по 1 ноября 1915 года. Профессиональные кадры были выбиты практически полностью, разве что за исключением генералов, способности которых, по большей части, оставляли желать лучшего. К началу войны в русской армии служило около сорока тысяч кадровых офицеров, число которых довели до восьмидесяти тысяч за счет призыва из запаса и ускоренного производства поручиков. Из этих восьмидесяти тысяч к началу 1916 года погибло и попало в плен свыше сорока пяти тысяч. Нехватка кадровых офицеров существенно снизила и без того не очень-то высокую боеспособность армии. Мало было своих проблем, так их добавляли союзники – британцы и французы, требовавшие от русских наносить основные удары там, где это было выгодно им. Позицию союзников можно было определить фразой: «Пока русские и немцы заняты взаимным истреблением, мы добиваемся стратегических успехов». Военный историк Антон Керсновский пишет в своей фундаментальной «Истории русской армии»: «Французский главнокомандующий навязал нам идею наступления к северу от Припяти, тогда как слабое место неприятельского расположения было на нашем Юго-Западном фронте. Отсюда – порочный план кампании 1916 года: нагромождение всех сил и средств на Западном фронте для заведомо безнадежного наступления, вдобавок и не состоявшегося, тогда как обещавшее полную победу наступление генерала Брусилова не смогло быть своевременно поддержано. Генерал Жоффр [верховный главнокомандующий французских войск] помыкал нашими главнокомандующими, как сенегальскими капралами. Позволявшие так с собой обращаться наши злополучные стратеги показали тем самым, что лучшего и не заслуживают, но за все их ошибки страдать пришлось России».
В сложившейся ситуации отправка на передовую означала верную гибель, а у полковника Ломана хватало дел и без Есенина, так что перспективы попасть на фронт были весьма велики. Все поклонники есенинского творчества должны быть благодарны друзьям поэта, которые принимали активное участие в решении проблемы призыва.
«О песенном брате Сергее Есенине моление, – писал полковнику Ломану Николай Клюев в марте 1916 года. – Прекраснейший из сынов крещеного царства мой светлый братик Сергей Есенин взят в санитарное войско с причислением к поезду
