Все началось с развода - Анна Томченко

— Альберт, пожалуйста, посмотри на меня, посмотри на меня.

И тогда, в день похорон, на пороге появилась Лена. Заплаканная, разбитая.

— Простите, я знаю, что я не должна к вам приезжать, но можно я с папой попрощаюсь? Пожалуйста, прошу, можно я с папой…

И не было в ней ничего от той другой женщины.

Были длинные светло-русые волосы.

ЕГО глаза.

Я стояла, смотрела на неё, плакала.

А потом я все-таки поняла, что прошло слишком много времени. Прошла целая жизнь. И это значит, что совсем не обязательно сохранять все тот же самый чёртов нейтралитет.

Это было наказанием Альберта, что он всю оставшуюся жизнь находился не со мной и не с ней, и он это наказание испил до дна. Поэтому я шагнула вперёд, протянула дрожащую ладонь к Елене, она несмело дотронулась кончиками пальцев до моей руки.

— Заходи, родная, — тихо прошептала я, прижимая её к себе.

Но все это было потом, намного позже.

А сейчас были встречи, о которых мало кто знал, и это школьное пирожное, которое я пекла только для него.

Были скандалы, были смешные моменты, была какая-то упоительная радость.

Один раз даже был жуткий гром среди ясного неба, когда в шестнадцать лет Лена вдруг сказала, что поедет учиться в штаты, и тогда мне казалось то, что наш нейтралитет вот вот рухнет, потому что Альберт был так не в себе от злости, что, залетев ко мне в квартиру, взмахивал руками и рассказывал о том, какие эти молодые, безответственные. Вот поедет она в эти штаты, её там обязательно изнасилуют, продадут в рабство и вообще, и вообще она маленькая!

Но она все-таки улетела в восемнадцать лет в Америку. И тогда мы словно впервые знакомые потихоньку с Альбертом начали сходиться ещё сильнее. Он переехал ко мне. Смотрел на город с высоты многоэтажки, качал головой, возмущался, что нет его елей. А ели остались в проданном доме.

И в одну из безумно долгих ночей звучали самые важные слова.

— Я не достоин тебя, я не достоин даже этого времени, которое у нас сейчас есть.

Я путалась пальцами в его волосах и вдыхала его запах горячей, напитанной солнцем кожи, немного лимона и морской воды.

— Я тебе всю жизнь испоганил, я себе всю жизнь испоганил, все вокруг меня стали несчастные. А ты нашла в себе силы... И простила.

— Я тебя не простила, — честно призналась я, касаясь губами его уха, — я тебя приняла. Я тебя поняла. Тебе слишком важно было, чтобы я тебя любила горячо, страстно, жадно, именно жадно. Я так не умела, я не знала, как это. И не надо поэтому говорить о прощении.

— Но я хочу всю оставшуюся жизнь простоять перед тобой на коленях и молить только об одном.

— Не моли, не надо, у нас не так много времени осталось для того, чтобы тратить его на такие глупости, как вина и обида, пожалуйста, я тебя прошу.

Я не могла без него. Точнее, могла, но мне было больно. А с ним даже после предательства, даже после ребёнка мне было меньше больно, чем вообще без него. И кто-то скажет, что цена любого прощения это всегда самые страшные и жуткие сомнения. И, наверное, я могла бы подтвердить это. Только почему-то после того, что у нас с Альбертом было, я не сомневалась.

Он изменил. Я была свободной. Мы сравняли счёт, обнулили жизнь и жили её так, как могли, в тех реалиях и теми картами играли, которые раздала судьба.

— Алёна, Аленочка, Аленочка моя. А я правда, тогда, я...правда тогда все сделал, да?

Я хохотала, обнимая его, потому что сама давным давно забыла про историю вынесенных ворот и про разбитую лампу.

— Дурак такой. Ты вроде такой у меня умный, серьёзный, страшный мужик, а такой дурак, ничего ты не сделал. Не смог бы. Точно знаю, что не смог, потому что, если бы думала, что смог. я бы не пошла тебя останавливать.

Он зарывался в мои волосы. Дышал тяжело, прижимал к себе. И был болезненно нежен, так что прям до дрожи. Так что казалось, у нас одно сердце на двоих. И так что как будто бы наши вены сплетены навсегда и навечно.

— Я тебя не предам больше никогда, никогда. Слышишь, Аленочка?

И он не соврал, он не предал. А я всем лгала, когда говорила, что смогу без него.

Не смогла.

Ведь любила вопреки.

Конец.

Послесловие.

Бар был дорогим, блестели неоновые вывески, танцевали девочки в откровенном

мини, я шатался между столиками. И пристально обводил взглядом всех

присутствующих. Не самая офигенная идея глушить боль от разбитого сердца

алкоголем и беспорядочными связями, но я всегда так делал. И действительно

считал, что самый лучший способ сбежать от боли это тут же хватануть дозу

дофамина в новых отношениях.

Мы прожили с Алёной три года. Прикольные три года, за которые зря я не решился

предложить ей выйти замуж. Наверное, потому что не был уверен, что ответит

«Да», наверное, потому что сам не знал, надо ли ей это.

И когда она уходила было паршиво, я впервые оказался в отношениях, где и я, и

женщина были равнозначны. Это безумный кайф, когда ты не папочка, когда ты не

папик, когда ты не маменькин сынок.

Но все хорошее рано или поздно кончается. Хотел бы так надо было брать быка за

рога и не возвращаться с ней в Россию, а расписаться где-нибудь в итальянской

деревушке, хоть обвенчаться. Но сейчас я знал, что она счастлива, а это было самым главным.

Ещё раз обведя взгляд взглядом зал я увидел миловидную подтянутую женщину.

Слишком откровенно глядящую на весь мир. Она приехала, не чтобы снять мужика,

не чтобы покрасоваться с подружками, она сидела одна за столиком, к ней

подходил официант, наклонялся, что-то спрашивал. Она широко улыбалась и

смотрела таким взглядом, как будто бы ей похрену на кокетство.

Что-то шевельнулось, дёрнулось, ёкнуло.

Официант исчез, вернулся, поставил бутылку водки

Я растерянно застыл возле анфилады и склонил голову к плечу.

Девица налила в бокал пятьдесят грамм ещё, потом ещё. Она обводила горящим,

дерзким взглядом всех присутствующих. А потом случайно зацепилась за меня

Вскинула левую бровь, склонила голову к плечу, оценивала.

Она не искала мужика, а вот собутыльник ей не помешал бы.

Я