О воле в природе - Артур Шопенгауэр
В превосходном атласе Пандера и Д’Альтона: «О скелетах хищных животных», 1822, говорится на стр. 7: «Как характеристичные особенности строения костей вытекают из характера животных, так этот последний развивается из их склонностей и влечений… Эти склонности и влечения животных, которые так жизненно выражаются во всей их организации и по отношению к которым организация является лишь чем-то посредствующим, не могут быть объясняемы из особых основных сил, потому что внутреннее основание их надо выводить только из общей жизни природы». Последним оборотом автор выражает собственно то, что он, как и всякий естествоиспытатель, дошел здесь до точки, на которой он вынужден остановиться, так как в ней он наталкивается на нечто метафизическое, но что в этой точке последний момент, который доступен познанию и дальше которого природа ускользает от его исследования, это склонности и влечения, т. е. воля. «Животное таково, потому что оно так хочет», – вот как можно было бы вкратце формулировать конечный вывод автора.
Не менее решительно подтверждение, которое дает моей теории ученый и мыслитель Бурдах в своей большой «Физиологии», том II, § 474, где он трактует о конечной причине образования зародыша. К сожалению, я не могу обойти молчанием того обстоятельства, что этот вообще очень выдающийся человек как раз в данном случае, в минуту слабости, вздумал – бог весть почему – привести из общеизвестной совершенно ничтожной и насильно навязанной лжефилософии несколько фраз о «мысли», которая будто бы первее всего (на деле она именно самое последнее и обусловленное), но которая в то же время «не есть представление» (значит, нечто вроде деревянного железа). Однако непосредственно затем, снова отдаваясь влиянию своего собственного лучшего «я», он высказывает чистую истину (стр. 710): «Мозг переходит в сетчатую плеву глаза, потому что центр эмбриона хочет воспринимать в себя впечатления мировой деятельности; слизистая оболочка кишечного канала развивается в легкое, потому что органическое тело хочет вступать в общение с элементарными веществами мира; из системы кровеносных сосудов образуются органы деторождения, потому что особь живет только в роде и начавшаяся в ней жизнь хочет размножения». Эти слова Бурдаха, столь подходящие к моему учению, напоминают мне одно место из древней Магабараты, в котором, с этой точки зрения, нельзя не признать мифического выражения той же самой истины. Оно находится в третьей песне эпизода о Зунде и Упазунде в Бопповском «Путешествии Арджуны на небо Индры, вместе с другими эпизодами Магабараты» 1824 г. Место это повествует о том, как Брама сотворил Тилоттаму, прекраснейшую из женщин; и вот она обходит собрание богов; Шива до такой степени жаждет смотреть на нее, что, по мере того как она последовательно обходит круг, у него появляются четыре лица – сообразно месту, где она стоит, и соответственно четырем сторонам света. Быть может, сюда приурочены изображения Шивы с пятью головами, как Панш Мукти Шивы. Подобным же образом и по тому же поводу возникают у Индры бесчисленные глаза по всему телу1. И воистину, на каждый орган следует смотреть, как на выражение некоторого универсального, т. е. раз навсегда данного проявления воли, как на выражение некоторого фиксированного стремления, некоторого волевого акта, происходящего не в особи, а в виде. Каждая животная форма представляет собою вызванное известными обстоятельствами стремление воли к жизни. Например: волей овладело стремление жить на деревьях, висеть на их ветвях, пожирать их листья, не вступая в борьбу с другими животными и никогда не касаясь земли; и вот, это стремление на бесконечные времена выражается в форме (платоновой идее) ленивца. Ходить он почти совсем не умеет, так как предназначен исключительно для лазания; беспомощный на земле, он ловок на деревьях и сам имеет вид покрытого мхом сука для того, чтобы ни один преследователь не мог его заметить. Однако посмотрим теперь на дело прозаичнее и более методично.
Очевидное, простирающееся до мельчайших подробностей соответствие каждого животного тому образу жизни, который оно ведет, и тем внешним средствам, которыми оно поддерживает себя, и чрезвычайное, можно сказать, художественное совершенство его организации – все это представляет собою богатейший материал для телеологических соображений, которым искони охотно предавался человеческий дух и которые затем, распространяясь и на природу неодушевленную, стали аргументом физико-теологического доказательства. Безусловная целесообразность, очевидная преднамеренность во всех частях животного организма слишком ясно указывает на то, что здесь творили не силы природы, действующие случайно и без плана, а некая воля, – а едва ли это когда-нибудь всерьез отвергали. Но, согласно эмпирическому знанию и взглядам, действие воли не могли мыслить иначе, как руководимое познанием. До меня, как я это выяснил под предыдущей рубрикой, считали волю и познание совершенно нераздельными и волю принимали даже за простую операцию познания, этой мнимой основы всего духовного. Согласно такому взгляду, там, где действовала воля, ею должно было руководить познание – следовательно, оно руководило ею и в данном случае. Среда же познания, которое как таковое по существу своему обращено вовне, обусловливает собою, как думали, то, что такая, действующая через него, воля может влиять только вовне, т. е. только с одного существа на другое. Вот почему, наталкиваясь на явные следы воли, искали ее, однако, не там, где находили эти следы, а перемещали ее вовне и превращали животное в продукт какой-то воли, чуждой ему, руководимой познанием, причем такое познание должно было представлять собою весьма отчетливое и продуманное
