за чем движение члена идет лишь в качестве результата и что́ все-таки остается настолько чуждо нашему сознанию, что физиологи стараются найти его путем разных гипотез – вроде той, что сухожилия и мускульные волокна сокращаются вследствие изменения в клеточной ткани мускула, которое обусловливается осаждением заключающегося в ней кровяного испарения в кровяную сыворотку, что изменение это в свою очередь происходит в силу воздействия нерва, а это воздействие, наконец, совершается волей. Следовательно, и в данном случае проникает в сознание не то изменение, которое первоначально исходит из воли, а только его отдаленный результат – да и тот лишь через пространственную интуицию мозга, в которой он, этот результат, является нашему сознанию вместе со всем телом. Но что при этом в указанной восходящей цепи причинности последним звеном является
воля – этого физиологи никогда не открыли бы путем своих экспериментальных исследований и гипотез; нет, об этом узнают они совершенно иначе: слово разгадки нашептывается им вне пределов их исследования, благодаря тому счастливому обстоятельству, что сам исследователь является в данном случае и предметом исследования и оттого постигает на этот раз тайну внутреннего процесса; не будь этого, объяснение его, подобно объяснениям всякого другого феномена, должно было бы и в данном случае остановиться перед какой-то неисповедимой силой. И наоборот, если бы с каждым феноменом природы мы находились в таком же внутреннем соотношении, в каком находимся с собственным нашим организмом, то объяснение всякого феномена природы и всех свойств каждого тела в конце концов точно так же сводилось бы к некоторой проявляющейся в них воле. Различие лежит здесь не в самой вещи, а в нашем отношении к ней. Всюду, где кончается объяснение физического момента, оно наталкивается на метафизическое, и всюду, где метафизический момент доступен непосредственному познанию, он оказывается, как и в приведенном случае, волей. Что те части организма, которые приводятся в движение не мозгом, не по мотивам и не произвольно, все-таки животворятся и направляются волей, это доказывает также их сочувственное участие во всех необыкновенно сильных движениях воли, т. е. в аффектах и страстях: вспомните учащенное сердцебиение при радости или ужасе, краску стыда, бледность в состоянии испуга и затаенного гнева, плач при огорчении6, затрудненное дыхание и ускоренную кишечную деятельность при сильном страхе, слюни во рту при возбуждении аппетита, тошноту при виде отвратительных предметов, в высшей степени ускоренное кровообращение и даже изменение свойств желчи при гневе и слюны – в состоянии лютого бешенства, причем это последнее изменение достигает такой степени, что крайне раздраженная собака может своим укушением привить водобоязнь, не будучи сама бешеной и не приходя в бешенство после этого; это утверждают также и о кошках и даже о раздраженных петухах. Далее, продолжительная тоска подрывает организм в самом основании, а испуг, как и внезапная радость, действует иногда смертельно. Напротив, все внутренние процессы и изменения, касающиеся только познания и оставляющие волю в стороне, как бы велики и важны они ни были, не имеют влияния на жизнь организма, за исключением того, что слишком напряженная и продолжительная умственная деятельность, утомляя мозг, постепенно истощает и, наконец, подрывает организм, – и это опять-таки подтверждает, что познание по своей природе вторично и представляет собою лишь органическую функцию одной части тела, продукт жизни, а не внутреннее ядро нашего существа; оно не вещь в себе, не метафизично, не бестелесно и не вечно как воля: последняя никогда не устает, не стареет, ничему не учится, не совершенствуется от упражнения, та же в ребенке, что и в старике, постоянно одна и та же, и характер ее в каждом существе неизменен. Равным образом как начало существенное, воля есть и начало пребывающее, и оттого присуща как нам, так и животному: ведь она, в противоположность интеллекту, не зависит от степени совершенства организации, а по существу во всех животных одна и та же, нам столь близко знакомая. Вот почему у животного есть все аффекты человека: радость, печаль, страх, гнев, любовь, ненависть, тоска, зависть и т. д.; великое различие между человеком и животным основывается исключительно на степени совершенства их интеллекта. Впрочем, это заводит нас слишком далеко, и я отсылаю читателя ко II тому «Мира как воли и представления», гл. 19, sub. 2.
После изложенных убедительных доводов в пользу того, что изначальным агентом во внутренней жизни организма является та самая воля, которая руководит и внешними движениями тела, и только потому, что в последнем случае она нуждается в посредничестве обращенного вовне познания, она при этом своем прохождении чрез сознание дает себя познать как волю, нас не удивит то обстоятельство, что и кроме Брандиса некоторые другие физиологи более или менее ясно постигли эту истину на чисто эмпирическом пути своих исследований. Меккель в своем «Архиве физиологии» (т. 5, стр. 195–198) совершенно эмпирически и непредвзято приходит к тому выводу, что растительную жизнь, происхождение эмбриона, ассимиляцию пищи, жизнь растений – все это можно рассматривать, собственно, как проявление воли, и что даже стремление магнита имеет такой же характер. «Допущение, – говорит он, – известной свободной воли при всяком движении жизни может быть, пожалуй, оправдано». «Растение, по-видимому, свободно тянется к свету», и т. д. Этот том появился в 1819 году, когда мое произведение только что вышло в свет, и по меньшей мере не достоверно, чтобы оно имело на Меккеля влияние или хоть было ему известно; вот почему и эти вышеприведенные слова я отношу к самостоятельным эмпирическим подтверждениям моей теории. Также и Бурдах в своей большой «Физиологии», т. 1, § 259, стр. 388, совершенно эмпирически приходит к тому выводу, что «себялюбие представляет силу, присущую всем вещам без различия»; он констатирует ее сначала в животных, затем в растениях и, наконец, в неодушевленных телах. Но что такое себялюбие, как не желание поддержать свое бытие, как не воля к жизни? Еще более решительное подтверждение моей теории находится у Бурдаха в другом месте, которое я приведу под рубрикой «Сравнительная анатомия». Что учение о воле, как принципе жизни, начинает распространяться и в более широком кругу медицины и находит себе доступ к младшим ее представителям – это я заключаю с особенным удовольствием из тезисов, которые выставил г. д-р фон Сириц при защите своей диссертации в Мюнхене в августе 1835 г.; они начинаются следующим образом: «1. Sanguis est determinans formam organismi se evolventis. 2. Evolutio organica determinatur vitae internae actione et voluntate»[45].
Наконец, следует упомянуть еще об одном замечательном и неожиданном подтверждении этой части моей теории – подтверждении, о котором в новейшее время поведал Кольбрук из древней индостанской философии. В изложении индусских философских школ, которое он дает в первом
