Настоящий Дракула - Раду Р. Флореску
К настоящему моменту ученые нашли не менее 20 различных списков с оригинала, некоторые из которых датируются XVII и XVIII вв. Хотя русский нарратив о Дракуле был впервые напечатан только в XIX в., он оказывал глубокое долгоиграющее воздействие на русскую политическую философию.
Почему история Дракулы так заинтересовала и даже зачаровала Фёдора Курицына? Мотив политической пропаганды мы сразу отметаем (она была выгодна венгерскому двору), как и коммерческий мотив (им руководствовались немецкие типографы); донесение Курицына никогда не обнародовалось при его жизни и представляло собой внутренний документ, предназначенный исключительно для пользы великого князя Ивана III Васильевича и его преемников на русском престоле, чтобы обогатить политические знания главы русского государства, — примерно так же правители следующего столетия будут черпать государственную мудрость в «Государе» Н. Макиавелли. В этом свете Дракула менее всего воспринимался как бессмысленный убийца, а подавал пример истинного правителя, который печется о благе страны и грозит подданным пытками и казнью ради утверждения принципов справедливости и надлежащего государственного управления. В условиях, когда его стране со всех сторон угрожали опасности — мятежные бояре, соперничавшие претенденты на престол, конкуренция со стороны вольных саксонских городов, православная церковь, как и чуждая Дракуле Римско-католическая церковь, — террор оставался единственным действенным средством подавлять их. Доклад Курицына учил, что главными задачами правителя должны быть создание новой знати (обязанной лично ему своим возвышением), добросовестного чиновничества и войска, преданного одной только его особе.
Как один из основателей русского ведомства иностранных дел, Курицын желал на примере Дракулы внушить великому князю мысль о необходимости и важности установить при московском дворе надлежащий дипломатический этикет. Он настаивал на необходимости тщательно отбирать для дипломатической службы людей выдающегося ума и способностей, которые обязаны обучиться не только основам протокола, но и умению взвешивать каждое слово, сказанное в присутствии великих правителей других стран. Курицын остро осознавал, что его страна все еще прозябает на вторых ролях и что сообщество европейских держав не признает ее за равную им политическую силу. Недаром в Европах все еще поднимали на смех прибывавшие от случая к случаю к европейским дворам официальные русские посольства за их непривычные наряды, а на вселенских соборах и прочих международных собраниях представитель великого князя Московского считался самым последним в иерархии значимости. Дракула же настаивал, что иностранным державам полагается уважать великого правителя, и этот тезис попадал в особенно болевую точку — великий князь Московский только-только порвал с унизительным обычаем преклонять колени перед татарским ханом, поднося ему в знак покорности шкурки драгоценных пушных зверьков (ясак)[53]. Взяв на вооружение пример Дракулы, когда тот в наказание за чрезмерное высокомерие гвоздями приколачивал иностранным послам их головные уборы, Иван III теперь так же круто наказывал посланцев татарского хана за неоказание ему должного почтения.
Не менее поучительный пример представляли акты мщения Дракулы католической церкви и ее многочисленным духовным орденам, которые, как он небезосновательно считал, по сути были «папскими анклавами» в теле его страны и подрывали верховенство его собственной власти, — точно такую же угрозу своей власти великий князь Московский видел в лице католического духовенства и монахов, которые в его государстве обслуживали интересы католического Польско-Литовского королевства. Хотя Османская империя в те времена еще не представляла непосредственной опасности для Московского царства ввиду его географической отдаленности от берегов Черного моря, Курицын тем не менее постарался заострить внимание на Крестовом походе Дракулы против неверных, поскольку видел в нем удобный прецедент для освобождения Святой Руси от монголо-татарского ига. А поскольку татары занимали Крым, успешное отвоевание полуострова открыло бы перед русскими государями безграничные возможности для будущей экспансии.
Кроме того, можно предположить, что Фёдора Курицына и его брата Ивана по прозвищу Волк (тоже дьяка и дипломата на службе у Ивана III) особенно впечатлила манера Дракулы строить отношения со своей государственной церковью (православной), в частности его старания подчинить всемогущих епископов и настоятелей своей княжеской воле (в русском государстве дела пока обстояли совсем иначе). Братья Курицыны старались исподволь насаждать этот полезный опыт на русской почве, играя на его соблазнительности, в расчете на долгосрочные результаты. Они объявляли себя приверженцами несколько туманного религиозного учения, которое проповедовал некий иудей из Новгорода Схария, желавший обратить русский народ к главным догматам иудаизма[54]. Приверженцы этого учения — иудействующие — отрицали божественность Христа, отвергали Троицу, старались возродить обрядность и иконоборство, хотя настойчиво не рекомендовали делать обрезание из опасения, что их могут разоблачить церковные власти. Но теологические полемики мало занимали Фёдора Курицына, главный интерес для него представляло другое — что иудействующие восстали против политического всевластия Русской православной церкви и ее церковных привилегий. Для привлечения в свои ряды сторонников иудействующие начали критиковать многочисленные злоупотребления, которые позволяли себе высшие церковные иерархи, лицемерие и безнравственное поведение отдельных епископов и настоятелей; изобличать монастыри, которые мало пеклись о праведных трудах, для которых предназначались. Статс-секретарь Курицын вскоре осознал, что в православной стране, не склонной к теологическому мышлению, в протесте иудействующих гораздо более значимы его общественный и политический аспекты, нежели религиозная составляющая. Глава Русской православной церкви и высшее духовенство, по сути, образовали государство в государстве, и оно соперничало за власть с великим князем. В этом смысле переход Ф. Курицына на позиции иудействующих более всего тревожил Церковь, поскольку это грозило подорвать ее собственную власть (Церковь объявила это движение «новгородско-московской ересью»). Со своей стороны, Курицын, теперь уже в ранге управляющего посольскими делами (фактически «министра иностранных дел»), усмотрел в движении иудействующих удобный инструмент, который поможет ему убедить государя, по натуре склонного к деспотизму, решительно окоротить власть Русской церкви и таким образом приобрести власть самому.
В этом отношении глава посольского ведомства действовал весьма искусно и вскоре приобрел себе союзников в непосредственном семейном окружении Ивана III. Еще в 1484 г., находясь по дипломатическим делам в Сучаве, Курицын завоевал дружеское расположение молдавского господаря Стефана Великого. К тому же он сам горячо поддерживал союз Молдавии с Русским государством — в свете всего этого разве не естественным шагом было со стороны Курицына обратиться к невестке Ивана III Елене Стефановне, прозванной в Москве Волошанкой, чей брак был устроен при его посредничестве? Тем более что незадолго до того она родила сына Дмитрия, который стал вторым в линии престолонаследия после ее супруга Ивана Молодого. Курицын пользовался при дворе Стефана Великого таким огромным авторитетом, что Елена охотно прислушивалась к его речам об огромных выгодах, которые обращение в учение иудействующих сулит ее супругу Ивану и сыну Дмитрию, поскольку позволит ограничить власть церковных иерархов. Курицын сумел убедить Елену, и она стала его активной сторонницей.
Последующие события как нельзя лучше сыграли на руку Курицыну.
