Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

что это провокация. Надольный также умолчал об эпизоде, когда Литвинов встал и указал ему на дверь, а затем пришлось извиняться. Затем, по словам посла, он сказал, что у советской враждебности будут «последствия», но нарком только безразлично пожал плечами[406]. Это был его привычный жест. Надольный вернулся в НКИД через два дня и встретился там с Крестинским и Караханом, который все еще был замнаркома. Он хотел наладить контакт после отпуска, проведенного в Берлине. По крайне мере он так сказал. Однако на самом деле Надольный пытался понять, два дня назад на той неудачной встрече Литвинов просто выразил свое личное мнение или же это была официальная советская позиция? Посол придерживался той же линии и говорил, что немецкое руководство хотело наладить отношения с Москвой, но речь Литвинова в ЦК стала «тяжелым ударом», разбившим все надежды. «Он [Надольный] сообщил мне, что он был у т[оварища] Литвинова, с которым у него был очень тяжелый разговор». Карахан притворился, что ничего не знает про разговор, хотя он читал отчет Литвинова.

Надольный начал рассказывать про встречу. Он заявил, что с точки зрения Германии «мы-де придаем большое значение книгам, которые написаны 10 лет тому назад». Посол, конечно, имел в виду «Майн кампф». Он как будто пытался добиться перелома в позиции НКИД. Но Карахан был слишком умен, чтобы купиться на эту уловку. «Речь т[оварища] Литвинова, по его [Надольного] мнению, вновь обостряет положение». Карахан внимательно его выслушал и ответил так же, как и Литвинов. Надольный «пытался поймать меня, — писал Карахан, — на том, что Литвинов, якобы, сообщил ему об идущих переговорах с французами, о намечающихся соглашениях о взаимной помощи т. д. и т. п.». Карахан отметил, что посол сменил тему, когда понял, что его хитрость не сработала, и снова начал жаловаться на разговор с Литвиновым, из которого следует, что СССР становится на сторону врагов Германии, в частности Франции.

Карахан наконец его перебил: «Я ему объяснил, что он просто не понимает нашей политики. В настоящей международной ситуации основной вопрос — вопрос о войне». Посол не мог отрицать эту «основную опасность» и даже не пытался это сделать. По словам Карахана, это нормально, что СССР готов сотрудничать с любой державой, которая выступает против войны, например, с Францией. Надольный стал «жарко настаивать», что Германия тоже не хочет войны, и снова принялся жаловаться на советские отношения с Францией, из-за чего было слишком поздно пытаться улучшить советско-германские отношения. «Никогда не поздно изменить нынешнюю линию германского правительства», — ответил Карахан. Надольный заметил, что он, как посол, хочет улучшить отношения. Замнаркома сказал, что проблему можно решить, если прекратить отрицать текущую немецкую политику и начать работать над ее изменением с тем, чтобы прийти «к возврату к старой позиции германского правительства». Карахан попросил Надольного в будущем встречаться с Литвиновым и Крестинским, поскольку именно они отвечали за отношения с Германией. Он также отправил Сталину, Молотову и остальным членам Политбюро запись разговора[407].

Это интересный момент, потому что Литвинов не отправлял Политбюро копию своего разговора от 3 января. Это случайность или Карахан хотел подстраховаться из-за того, что встречался с Надольным? Или в последний раз закипело старое соперничество и замнаркома хотел привлечь внимание Сталина к грубому поведению Литвинова с немецким послом? Мы не можем знать наверняка. Однако интересно то, что руководство НКИД, Литвинов, Крестинский и Карахан дали одно и то же объяснение. После встреч Надольный составил длинный меморандум. В нем он перечислил возможные меры, которые помогут «выбить Литвинову почву из-под ног». Они включали в себя контроль немецкой прессы и Альфреда Розенберга, а также необходимость спрятать подальше «Майн кампф». Посол узнал из каких-то советских источников, что Литвинов зашел «слишком далеко» в своих высказываниях о намерениях Германии. Немецким властям следует проявлять к наркому больше уважения, рекомендовал Надольный, так как это может дать хороший результат[408].

Посол продолжал встречаться в Москве с различными высокопоставленными лицами. 11 января он встретился с одним из главных сторонников Сталина, наркомом обороны Ворошиловым. Разговор продлился один час. Ворошилов упомянул те же проблемы, что и Литвинов. Снова главной темой стала книга «Майн кампф». По словам посла, аргументы Литвинова произвели большое впечатление на Ворошилова, но он хотя бы был открыт к улучшению германо-советских отношений[409]. На следующий день Твардовски долго беседовал с начальником штаба Александром Ильичом Егоровым, который придерживался взглядов Литвинова и отмечал, что охлаждение естественно повлияло на отношения между армиями. Егоров подчеркнул, что мы не хотим отправлять наших офицеров в Германию, сказал Егоров. Их там могут избить или начать задирать нацистские штурмовики. «Измените вашу политику, — сказал он, — и все снова будет хорошо»[410].

Советско-французские торговые переговоры

НКИД не совсем зрело оценивал международную ситуацию, по сравнению со многими советскими западными коллегами. Лучшим официальным представителем был Литвинов, но он был не единственным сторонником политики, которая выкристаллизовалась после его отъезда в Вашингтон, пока отдел возглавлял Крестинский.

Судя по переписке Крестинского, изменения политического курса начались под влиянием Политбюро после указаний Сталина. Еще из советских бумаг становится понятно, что Поль-Бонкур, заручившись поддержкой Эррио за пределами правительства и Кота в правительстве, всячески продвигал идею взаимопомощи с СССР. Хотя это не так заметно по французским документам. Наконец в результате его усилий 11 января 1934 года было подписано торговое соглашение[411]. Забавно, что тут французское правительство работало себе в ущерб, потому что Министерство финансов и Банк Франции выступали против переговоров и отказывались одобрить конкурентоспособные кредитные условия, чтобы финансировать франко-советскую торговлю. Предварительное соглашение было скромным и гарантировало, помимо всего прочего, 250 млн франков в год на советские заказы. Переговоры были жаркие, стороны торговались, как два купца на базаре, и продолжалось это до последнего момента. Советская сторона хотела снизить стоимость советских заказов во Францию с 250 до 200 млн франков, но Франция стояла на 250 млн[412].

Учитывая жесткость переговоров, можно подумать, что соглашение было важнее с политической, а не с экономической точки зрения. Поль-Бонкур и Литвинов, оба подчеркивали политическое значение этих договоренностей[413]. «Известия» и «Правда» положительно отозвались о соглашении, подчеркнув, что оно хорошо вписывается в более широкий контекст улучшающихся франко-советских отношений. «Это звено в цепочке укрепления отношений между двумя странами», — сказал Литвинов Альфану[414]. Банкиры в Париже были недовольны, но им не следовало винить Москву за то, что она не хочет платить царские долги. Ответственность лежала исключительно на правительстве Пуанкаре[415].

Снова