Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

года. «Обращало ли французское правительство внимание Берлина, — весело спросил он, — на распространение книги “Майн кампф”, в которой Гитлер призывает взять реванш над Францией — “старым врагом” Германии»? Альфан также составил отчет об этой встрече, но не упомянул сарказм наркома. Германии, сказал Литвинов, «нужно два-три года, чтобы подготовиться к нападению на нас. Чтобы получить эту отсрочку, она подпишет любые договора и пакты, какие захотите, придавая им не больше значения, чем [Теобальд фон] Бетман-Гольвег [немецкий канцлер в 1914 году. — М. К.] ранее»[399]. Хинчук, очевидно, привлек внимание наркома.

Мендрас также обратил на это внимание. Он сообщил о том же разговоре в Париж, и еще он заметил пророческую статью Радека, которая вышла к Новому году. «Где бы она ни началась, это будет мировая война, которая закрутит в своем вихре все державы. Сегодня не остается ничего другого, кроме как объединить усилия в борьбе с ней, или начнется буря, которую никто не сможет остановить». Предсказания Мендраса тоже были пророческие: «СССР прекрасно понимает, что есть всего один барьер, которые сдерживает наступление Германии на нас. Все иностранные дипломаты четко понимают, что происходит, а наши враги, прошлые и будущие, тревожно отслеживают малейшие признаки сотрудничества Франции и СССР… Можно поддаться соблазну и увидеть в этом еще одну причину для упорного движения [к этой цели. — М. К.]»[400]. Да, это был реалистичный аргумент. Враг моего врага — мой друг.

Немецкие уши в Москве

Интересно, что немецкое посольство в Москве узнало про предложение Франции заключить «региональный пакт». «Вечером 21 декабря американский журналист, расположенный к Германии, — писал Твардовски, — сообщил мне, что в последние несколько дней Франция предложила СССР заключить пакт о взаимопомощи на случай, если на европейскую территорию одной из сторон нападет третья сторона». Советское правительство теперь сильнее, чем раньше, склонялось к тому, чтобы «согласиться с предложением Франции», особенно из-за ситуации на Дальнем Востоке. Один журналист сделал материал об этом. Он посчитал, что такая новость — это «первостепенная политическая сенсация». Твардовски написал, что депешу заблокировала советская цензура, заявив, что этот отчет «преждевременный» и так далее. Интересно было понять, что это за источник информации: возможно, это был Уильям Буллит — новый посол США в Москве. На депеше Твардовски стоит дата — 26 декабря 1933 года. Поль-Бонкур повторил свое предложение Довгалевскому 26 ноября — то же, что он сделал Литвинову в конце октября по дороге в Вашингтон. Американский журналист не совсем верно понял, что происходит, однако он был достаточно близок к истине, и за это на его материал наложила вето советская цензура.

Твардовски обсудил эту тему с «местным дипломатом, нашим близким другом». Тот был «крайне удивлен», но полагал, что такое вполне возможно. Он говорил с Литвиновым перед Рождеством, и нарком был «нервным» и не слишком общительным. Выслушав общие фразы, дипломат пытался надавить на него, но Литвинов «только пожал плечами» и ничего не сказал. Твардовски решил, что история похожа на правду и что, благодаря французскому предложению, может сформироваться «оборонный союз»[401]. Именно это и планировал Поль-Бонкур, если бы ему дали возможность осуществить его намерения. Чиновники французского МИД, как увидит читатель, уже пытались саботировать план министра. На следующий день Твардовски отправил еще одну телеграмму, в которой говорилось, «что не стоит больше сомневаться в том, что Франция сделала предложение СССР»[402]. Кто допустил утечку информации? Поднимет ли Надольный этот вопрос в разговоре с Литвиновым?

Итальянский посол организовал прием в честь Нового года, и на нем присутствовали почти все, кто имел какой-то вес в дипломатических кругах. Твардовски вызвал Литвинова на разговор. Вначале он поинтересовался речью наркома от 29 декабря, о которой сообщил Мендрас. Литвинов ответил, что надеялся на то, что его слова привлекут внимание в Берлине. Твардовски ответил, что обвинения в адрес Германии были смехотворными. Дальше все продолжалось в том же духе. «Разговор прервал французский посол, который пожал Литвинову обе руки и принялся хвалить его речь»[403]. Это нужно было напомнить Твардовски.

Надольный против Литвинова

После Нового года НКИД приходилось работать без устали. Надольный попросил Литвинова о встрече. Скончался старый большевик и бывший нарком Анатолий Васильевич Луначарский, и посол выразил сожаление, а «затем сразу перешел к политическим вопросам». Посла огорчила последняя речь Литвинова в конце декабря в ЦК. Почему надо было обязательно выступать публично, пытался понять Надольный. Ведь они договорились, а теперь он выглядел в Берлине дураком, успокаивающим общественность. Литвинов как будто от него отрекся. Нарком ответил, что ему необходимо было проинформировать советских граждан о состоянии отношений с Германией. На самом деле он просто хотел быть вежливым. Литвинов открыто заявил об изменении политического курса. Рапалло больше не существовало. Надольный был не глуп, он это чувствовал. По записям Литвинова видно, что разговор продлился какое-то время. Нарком острил и отпускал саркастические замечания. Он сказал, что комментирует советско-немецкие отношения не так жестко, как Гитлер и другие нацистские лидеры. «Нельзя ли как-нибудь исправить эффект [вашей] речи? — спросил Надольный. — Я отнюдь не считаю ее ошибкой, которую надо исправлять», — ответил Литвинов. В конце разговора посол хотел обсудить советские отношения с Францией. В прессе появились сообщения о предложении французов организовать оборонительный союз — именно об этом Твардовски ранее сообщил в Берлин. Когда Литвинов ответил отказом, Надольный утратил терпение и воскликнул, что Москва ведет «бесчестную политику». «Я сказал Надольному, чтобы он не забывался, что я не позволю ему говорить со мной в таком тоне и что, если он немедленно не возьмет своих слов обратно и не извинится, я разговор прекращаю. Я закрыл свою записную книжку и встал. Надольный стал умолять меня не прекращать на этом разговора, но я строго настаивал на том, чтобы он немедленно извинился. Надольный, извиняясь, протянул мне руку и стал объяснять свою выходку “патриотическим” волнением». Литвинов снова сел, и вскоре разговор закончился[404]. На следующий день о встрече узнал Альфан. По словам Литвинова, «Надольный был очень расстроен, однако новости о франко-российском союзе просочились в прессу»[405]. С немцами решили больше не церемониться. Надольный сообщил, что они с Литвиновым разговаривали два часа. Видимо, это было для него крайне непросто. Результаты посла не удовлетворили. Литвинов был «излишне сдержан, а порой недружелюбен». Немецкие дипломаты уже не первый раз жаловались на холодный прием у наркома. Что интересно, Надольный активно возражал против речи Литвинова и его характеристики Германии как «нарушителя мира». Он сказал,