Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

промолчать. Затем Лаваль заговорил о франко-советском пакте, похваставшись, как он его пытался уничтожить, чтобы у Гитлера не было больше повода для оправдания политики в Рейнской области. Дебаты в Национальной ассамблее прошли бы лучше, добавил Лаваль, если бы советское правительство не вмешивалось во внутренние дела Франции. И снова Потемкин не стал возражать. Потому что какой смысл? Они уже много раз обсуждали эту тему ранее, а Лаваль уже не был у власти[1281].

18 марта Потемкин встретился с Манделем, и у них состоялся совсем иной разговор. Мандель кратко рассказал, что произошло во французском кабинете после ввода вермахта в Рейнскую область. Снова говорили о том, чтобы отправить франко-советский пакт в Гаагский суд. 13 марта Эррио отправился на встречу с Сарро и говорил там «патетически» о необходимости избежать войны и убедить Гитлера принять гаагский арбитраж. Отчет Потемкина об этом разговоре и сейчас больно читать. Мандель считал эти предложения неприемлемыми и «практически опасными». Потемкин согласился, но в целом отметил, что в Москве плохо отнесутся к арбитражу в Гааге, и Сарро, и Фланден должны это прекрасно понимать. Это будет расценено как неверность по отношению к СССР. С задержкой ратификации и «неслыханным тоном парламентских дебатов» в Палате депутатов раздражение в Москве может достичь такого уровня, что приведет к «радикальным решениям» в отношении пакта о взаимопомощи. По данному вопросу Потемкин и Мандель сходились во мнениях. Мандель тут же позвонил Сарро и сообщил ему, что встречается с Потемкиным. Сарро ответил, пусть он зайдет к нему.

Урегулировав этот вопрос, стороны продолжили разговор. Было принято решение провести мобилизацию, сказал Мандель, в ожидании ввода немецких войск в Рейнскую область. Британское правительство было об этом проинформировано 3 марта. Он имел в виду то сообщение, которое Фланден передал Идену в Женеве в тот же день. Тем не менее, когда пришло время действовать, кабинет спасовал. Французское верховное командование отказалось взяться за оружие. В результате момент был упущен, и «Гитлер пожал все плоды таких колебаний». Мандель добавил, что «известно, что немцы боялись ответной мобилизации французов и готовы были ретироваться при первых ее признаках. Они входили в зону, как во вражескую страну, оглядываясь и пугаясь каждой тени». Как видно из отчета Потемкина, Мандель «клеймит малодушие, проявленное правительством и высшим командованием в этот критический момент». Полпред писал: «Несмотря на суровое осуждение, которому Мандель подвергает французское правительство и высшее командование, он не считает положение окончательно проигранным. По мнению Манделя, в общественном мнении Франции нарастает все большее возмущение предательством англичан и озлобление против немцев. С течением времени эти настроения должны еще усилиться. Бесспорно, что Франция не хочет войны. Но видя, что на нее наступают и что на силу приходится отвечать только силой, страна в конце концов может потерять терпение, и тогда Германия увидит перед собою настоящую Францию. Мандель уверен, что с этой Францией окажется и СССР»[1282].

Это были сильные и трогательные слова. Потемкин видел, как эмоционально говорит Мандель, и хотел донести его слова до советских дипломатов, чтобы коллеги поняли, что во Франции есть сильные и решительные лидеры. Однако французскому правительству понадобится больше таких Манделей, чтобы убедить скептиков в Москве в том, что Франция может быть действительно надежным союзником. Конечно, парадоксально то, что французское верховное командование не считало СССР союзником и в докладах удваивало общее число немецких солдат, чтобы запугать политиков и помешать им что-либо предпринять в связи с вводом немецких войск в Рейнскую область. На следующий день, 19 марта, Потемкин встретился с Сарро. В основном они обсуждали гаагскую инициативу. Она сильно беспокоила Потемкина, и было понятно почему, но Сарро пытался его убедить в том, что Гитлер все равно на нее не согласится. Даже британцы были не в восторге от этой идеи, так как не хотели давить на Гитлера. Теперь это был их любимый припев: «Боже, нам нельзя злить господина Гитлера». Затем стороны начали обсуждать другие темы. Сарро заверил Потемкина в приверженности Франции пакту о взаимопомощи, с учетом того, насколько важную роль СССР играет в гарантии коллективной безопасности в Европе и на Дальнем Востоке[1283]. Поскольку Великобритания и Франция отказались решительно противостоять вторжению Гитлера, заявления Сарро представляли сомнительную ценность для Москвы.

Кризис во Франции

В тот же день, 19 марта, в Лондоне Франция и Великобритания достигли своего рода соглашения. Это был «решающий день», по словам покойного академика Дюрозеля [1284]. Британцы заняли вялую позицию по всем французским идеям, так что в итоге ничего не осталось, кроме британских гарантий Франции и Бельгии и переговоров на уровне штабов. Эти переговоры не стоили и ломаного шиллинга — британцы пообещали предоставить две дивизии без уточнения, как их можно использовать. Тут Великобритания была неумолима. Две дивизии, и все. Или так, или никак. Таким образом, британцы были жесткими с союзниками и слабыми с врагами. Даже Ванситтарт посчитал необходимым предупредить министра иностранных дел, что двух дивизий будет недостаточно. «Ни один француз или бельгиец никогда не согласится с тем, что они будут вести сухопутные бои, а мы для нашего удобства ограничимся воздухом и морем»[1285]. Да, дело обстояло именно так, и Ванситтарт еще будет об этом говорить, но бесполезно, так как в 1939 году дивизий по-прежнему было всего две. Консервативное правительство отказывалось изменить сбалансированный бюджет и повысить расходы на оборону. Это решение чуть не привело Великобританию к поражению в 1940 году. Но это уже другая история, и мы о ней поговорим попозже.

Тем не менее Литвинов отправил из Лондона в Москву телеграмму, в которой сообщил, что удалось достичь договоренности. Фланден и остальные рассказали ему подробности. Больших результатов добиться не удалось, и французы «грешат в сторону оптимизма»[1286]. Через два дня Литвинов запросил у Сталина инструкции. В соглашении все еще говорилось о Гаагском суде. «Эта злополучная идея исходила от французов, и ее горячо поддерживали Эррио и как французские, так и английские пацифисты. Поэтому против нее трудно было бороться здесь». Литвинов отметил, что были и другие проблемы. В Восточной Европе не говорили о безопасности. «Попытаюсь это исправить, — писал он Сталину. — Они, однако, будут спрашивать, чего мы добиваемся конкретно от Гитлера. Можно вновь выдвинуть идею взаимного гарантирования нами и Германией Балтийских государств, но на это Гитлер не пойдет. Англичане и французы скорее поддержали бы идею советско-германского пакта о ненападении»[1287]. Тут читатели могут в первый раз увидеть упоминание