История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

еще больше опасений, ведь — поскольку сам он безжалостно ограблен и лишен всего, по праву ему принадлежащего, а враги его всячески запугивают и устрашают народ, дабы тот не посмел чем-либо поддержать своего государя, — теперь, как можно подумать, он вынужден будет жить лишь на те средства, какие доставят ему помощь и содействие подданных. Он, однако, настоятельно просит их не поддаваться страху и молит Бога, чтобы от дерзостей и бесчинств выставленной против него армии (хотя она в изобилии обеспечена всем необходимым) бедные его подданные пострадали не больше, чем от его солдат.

К несчастью, он не вполне уверен, что сумеет предотвратить любые беспорядки, но приложит для того величайшие усилия и обещает сделать все, чтобы ни единый человек не претерпел ущерба по его вине. Он уже вызвал к себе служащих монетного двора, а сверх того, желая, сколь возможно, облегчить тяготы своего народа, намерен переплавить все свое серебро, продать или заложить все коронные земли. Тем не менее он призывает их сделать для него и для самих себя — ради защиты своей религии и законов страны (на которых основывается их право владеть всем, что у них есть) — то, что другие делают во вред религии и законам. Они не должны допустить, продолжал король, чтобы столь доброе дело потерпело неудачу из-за их нежелания обеспечить его тем, что в противном случае отнимут у них силой люди, преследующие их государя с таким ожесточением; и коль скоро злонамеренные особы не жалеют наличных денег и столового серебра, равно как и величайших усилий, чтобы погубить государство, то им следует выказать не меньшую щедрость ради его спасения. Пусть каждый из них твердо знает, что если Господу будет угодно даровать ему победу, то он, король, не забудет ни единого из тех, кто пришел ему на помощь. И какой бы яростью ни были охвачены человеческие сердца ныне, они еще будут с радостью и гордостью вспоминать о том, как, приняв на себя известные расходы и труды, они с честью исполнили свой долг — поддержали короля и спасли королевство».

Его Величество всегда со вниманием выслушивал любые просьбы и обращения, которые, по своему касательству к общественным или частным интересам, могли иметь значение для этих людей, и давал на них ясные ответы. Столь милостивым и любезным, подлинно царственным обхождением он с поистине невероятным успехом покорял сердца подданных, так что армия его ежедневно пополнялась добровольцами (ни единый не был взят на службу насильно), серебро же и деньги народ жертвовал в таких количествах, что жалованье солдатам теперь платили сполна и без задержек. В Шрузбери король устроил монетный двор (скорее для славы, чем для пользы, ведь по недостатку работников и инструментов там не чеканили и тысячи фунтов в неделю) и, велев отправить туда всю свою драгоценную посуду, внушил другим людям мысль, что их столового серебра уж тем более не стоит жалеть.

Вскоре после своего прибытия в Вустер граф Эссекс послал в Шрузбери одного джентльмена (Флитвуда — того самого, который впоследствии добился огромного влияния в армии, а в ту пору — простого кавалериста в личной гвардии графа Эссекса) — без трубача или каких-либо иных формальностей и церемоний — а лишь с письмом к графу Дорсету, в коем сообщалось, что Парламент поручил ему представить Его Величеству петицию, ныне находящуюся в его, графа Эссекса, руках; а потому он просит его светлость узнать волю Его Величества и выяснить, когда королю благоугодно будет принять означенную петицию от тех особ, которых он с ней отправит. Когда в королевском совете обсудили, как следует отвечать на это письмо, граф Дорсет, по приказу Его Величества, письменно уведомил Эссекса, что король всегда изъявлял готовность и по-прежнему готов принять от обеих Палат своего Парламента любую петицию, и буде его светлость, имея таковую представить, отправит ее с людьми, не входящими в число лиц, поименно обвиненных в государственной измене и изъятых из обещанной Его Величеством амнистии, то король охотно примет этого человека и даст на петицию ответ, согласный с честью и справедливостью. Возбудила ли неудовольствие Парламента оговорка касательно посланников (ведь впоследствии утверждали, что вручить петицию было поручено лорду Мандевиллу и м-ру Гемпдену, которые, по мнению Палат, сумели бы внушить нужные мысли находившимся при Его Величестве особам, а так как упомянутые оговорка и изъятие разрушили надежду на такое общение, то посылать кого-то другого Парламент не пожелал) или по каким-то другим причинам, но ни об этой петиции, ни об иных обращениях такого рода король не слыхал до тех пор, пока из вновь напечатанных постановлений и деклараций Парламента ему не стало известно, что он повинен в еще одном нарушении привилегий Палат, а именно в нежелании принимать их петицию, ее подают не так, как он сам предписал — между тем, заявляли Палаты, лишь они и никто другой вправе решать, каким образом и через каких лиц им следует представлять собственные петиции, король же обязан их принимать в любом случае. В общем, упомянутая петиция, изложенная нами выше в тех самых выражениях, в которых приняли ее обе Палаты, так и не была вручена Его Величеству.

Никто не сочтет чрезмерными наши хвалы Господу, чудесным промыслом коего король, чье положение после поднятия им штандарта в Ноттингеме казалось безнадежным и вызывало у врагов насмешки, сумел в конце концов собрать людей, деньги и оружие. А уже через двадцать дней по прибытии в Шрузбери он решил, невзирая на близость неприятеля, идти прямо на Лондон. Его пехота к тому времени насчитывала около 6000 человек, кавалерия — 2000, артиллерия, которой начальствовал сэр Джон Хейдон, была в полном порядке. И хотя силы эти значительно уступали неприятельским в числе, однако прежде никто даже не надеялся собрать столько войск, и потому теперь все полагали их достаточными для сражения с мятежниками. К тому же иные были уверены (и, ввиду продолжавшихся сношений с офицерами из противного лагеря, как будто не без оснований), что едва лишь армии окажутся на близком расстоянии одна от другой, множество парламентских солдат перейдет под знамена короля. Надежды эти подкреплялись солдатами, которые каждый день перебегали к королю из вражеского войска и, в расчете на более радушный прием, наперебой рассказывали о готовности своих товарищей поступить так же.

Должно заметить, что благодаря стараниям и неустанным заботам офицеров — а может, добрым нравам и выдержке самих солдат — порядок и дисциплина в армии оставались столь безупречными, что, пока король стоял в Шрузбери, никаких