Гнев изгнанника - Монти Джей

— Мне нужно уйти, — шепчу я, но это звучит скорее как мольба, как будто я прошу его позволить мне исчезнуть в ночи.

Я чувствую себя обнаженной, ранимой, все нервы на пределе, готовые сорваться.

Я не хочу делать это перед всеми этими людьми. Перед моими друзьями. Перед ним.

— Нет, — его голос низкий, грубый, как гравий, скрежещущий по асфальту. От него по моему телу бежит дрожь. — Ты не уйдешь одна.

Джуд скользит большим пальцем по уголку моих губ, его прикосновение легкое, как перышко. Его нежность почти заставляет меня рассмеяться, тихий, горький смех застревает в горле.

Как такие руки – ласковые, способные писать стихи, оставлять нежные отпечатки на моей коже – могут быть теми же руками, которые могут бросить взрослого мужчину в стену, как будто он ничто? Как они могли убить человека?

Эти руки превратились для меня в нечто жестокое.

Все потому, что я оставляю после себя разрушение. Бедствие, написанное на трещинах моей кожи, а его руки следуют за мной, убирая развалины, которые я никогда не хотела создавать, но не могу остановиться.

Все, что я делаю, – это приношу жестокость. Ломаю вещи. Разрушаю людей.

Я качаю головой, паника снова поднимается в горле.

— Джуд, пожалуйста, я не могу…

Он делает шаг ближе, перекрывая мне дорогу, и я чувствую, как от него исходит жар, его грудь касается моей, он так близко, что мир сужается до этого – его присутствия, его голоса, запаха дождя перед молнией.

— Ты уйдешь со мной, — говорит он, и в его голосе слышны приказ и обещание. — Или пойдешь за Атласом. Но ты не выйдешь отсюда одна. Не сегодня, Фи.

— Ты мне не нужен, — выдавливаю я, скрежеща зубами ото лжи, цепляясь за слова, которые повторяла себе годами. — Мне никто не нужен. Я справлюсь сама.

Его пальцы закручиваются под моим подбородком, поднимая его, пока я не вынуждена встретить его взгляд. В нем нет мягкости, нет места для споров, только что-то дикое и безжалостное.

— Ты уйдешь со мной или не уйдешь вообще.

— Мне не нужна твоя помощь, — шепчу я, но слова дрожат, хрупкие, и мы оба это знаем.

Глаза Джуда темнеют, в их глубине мелькает что-то первобытное, и он делает еще один шаг ко мне. Его лоб касается моего, и между нами пробегает электрический разряд.

— Нет, нужна, — шепчет он, и его голос, низкий и хриплый, скользит по моим губам. — Ты сама о ней просила. Это видно в твоих пропитанных трагедией глазах.

Я должна отстраниться, говорю я себе.

Я должна вырваться из его притяжения, но не могу.

Я прикована тяжестью его взгляда, притянута интенсивностью, горящей за его глазами, похожими на грозовые тучи. На мгновение все остальное – вечеринка, шум, люди – исчезает, превращаясь в далекий гул, как будто нас поглотила вселенная, в которой существуем только мы с ним.

— Ты можешь ненавидеть меня сколько угодно, но твое злое сердце? Оно жаждет нежности, — Джуд делает паузу, его большой палец медленно и намеренно проводит по моей челюсти, и я чувствую, как учащается мой пульс. — Позволь ему, Фи. Позволь ему быть нежным, только на этот раз. Ты заслуживаешь этого. О том, что это я, побеспокойся позже.

Джуд знает.

Он знает, что я не могу убежать к кому-то другому. Он единственный, кто знает, что терзает меня изнутри, единственный, кто стоит рядом со мной на руинах всего, что я пыталась удержать.

Я больше не могу делать это в одиночку, и мы оба это знаем.

Ни одного из тех, на кого я привыкла полагаться, к кому я привыкла обращаться, когда тяжесть этого мира становилась слишком тяжелой, здесь нет. Ни один из них не может видеть меня такой – обнаженной, стоящей на грани краха.

Ни один из Ван Доренов, Колдуэллов, Хоторнов или Пирсонов.

Единственное имя, которое у меня осталось, – это то, от которого мне сказали держаться подальше. То, которому я никогда не должна была доверять.

Джуд Синклер – все, что у меня сейчас есть.

А самое страшное?

Я не чувствую себя предательницей за то, что нуждаюсь в нем.

Глава 21

Башня

Джуд

26 октября

— Не домой. Куда угодно. Только не домой.

Это шепнула мне на ухо Фи, ее голос был едва слышен над ревом моего двигателя, когда мы мчались по улицам Пондероза Спрингс. Я не был уверен, что она это серьезно – не совсем.

Пока не увидел, как она поднимается по лестнице на вершину водонапорной башни, ее тело напряжено, каждый шаг обдуманный, как будто она уходит от боли здесь, на земле.

Ее страх, что кто-то увидит ее слабость, увидит, как она ломается, был гораздо сильнее любого страха высоты.

Единственная причина, по которой я появился здесь сегодня, – это то, что Эзра оставил ключи в гараже, и, к сожалению, эта чертова дура начинает мне нравиться. Как грибок, но все же нравиться.

Фи не должна была быть там. Она не выходила из дома и не ходила никуда, кроме университета, уже несколько недель. Я сказал себе, что не буду больше лезть к ней, после того как загнал ее в угол в лаборатории на днях, но потом я увидел Окли.

И понял, что уже слишком поздно.

Я слишком глубоко уже в это влез, нравится мне это или нет.

Теперь мы сидим рядом.

Молчание Фи громче всего на свете. Холодный ржавый металл водяного бака впивается мне в спину, решетка под нами кусает ноги, но я не шевелюсь. Ни один из нас не шевелится.

Мы сидим так уже как минимум полчаса – ни слова, только холодный ночной воздух, ветер, дующий нам в лицо, и бескрайнее небо над головой.

Здесь только мы, и по дороге сюда я понял, что если у Серафины Ван Дорен нет меня, у нее нет никого.

Что очень плохо, учитывая, что она окружена людьми – семьей, которая готова разорвать себя на части, только чтобы помочь ей. Но она не позволяет им. Она держит их на расстоянии, заперла за стенами, которые никто не имеет права рушить.

Я знаю, что это делает с человеком. Знаю, что значит держать все это дерьмо в себе. Оно грызет тебя, пережевывает все, что делает тебя