Гнев изгнанника - Монти Джей

Доска покрыта уравнениями, которые для меня ничего не значат, но я все равно прищуриваюсь, делая вид, что мне интересно, что я не просто пытаюсь ее вывести из себя.

— Я провалил биологию в девятом классе, — говорю я небрежно, пробегая глазами беспорядок, который она создала. — Так что тебе придется все это мне объяснить. Что ты, черт возьми, решаешь?

Она даже не вздрогнула. Ее рука продолжает двигаться, маркер скрипит по доске, как будто она участвует в гонке с самой собой.

— Ускорение под действием силы тяжести равно… — я замолкаю, наклоняясь ближе, чтобы почувствовать тепло, исходящее от нее, и прищуриваясь, чтобы разглядеть каракули. — Что, черт возьми, такое коэффициент трения?

Ничего. Даже не шевельнулась.

Опустошенность не только в ее жизни, но и в ней самой вызывает боль в желудке. Это как смотреть на человека, который уже смирился со своим исчезновением.

И я ненавижу это.

Я ненавижу, как она выглядит ошеломленной, как каждый ее шаг кажется отягощенным тысячей невидимых грузов. Ее как будто не существует. Тень девушки, которую я знал, которая отвечала мне ударом на удар, взглядом на взгляд.

Я ненавижу то, как сильно хочу, чтобы она боролась со мной, чтобы почувствовала что-нибудь.

Но больше всего я ненавижу то, что я это замечаю. Ненавижу то, что вижу это каждый день и не могу перестать видеть.

Как, черт возьми, я единственный, кто это видит?

— Что это? Кинетическая энергия? — я делаю паузу, наблюдая, как напряжение в ее плечах нарастает, как ее спина напрягается с каждым моим словом. — Это планы НАСА или иероглифы?

Я понятия не имею, что, черт возьми, выходит из моего рта. Все, что я знаю, это то, что я вижу, как ее тело сжимается, и это самая сильная реакция, что я видел за последний месяц.

Так что если мне придется продолжать сыпать научным жаргоном, пока она не сломается, я так и сделаю.

Оттолкнувшись от стола, я вхожу в ее пространство, так близко, что могу почувствовать слабый, знакомый запах ее ванильных духов, смешанный с чернилами на ее пальцах. Моя грудь находится в нескольких сантиметрах от ее затылка, и я вижу, как ее рука дрожит, достаточно долго, чтобы я это заметил.

— Я понимаю, почему ты поступила в МТИ. Досрочный прием, да? — бормочу я, даже не пытаясь скрыть ухмылку на лице. — Почему ты не…

Она с силой бросает маркер, и звук отзывается эхом по стерильным стенам лаборатории. Все ее тело напрягается, пальцы сжимаются в кулаки, она поворачивается ко мне, и в ее зеленых глазах мелькает что-то дикое и яростное.

Бинго.

— Что тебе нужно, Синклер? — резко спрашивает она, и ее голос разрезает воздух, как лезвие.

Я не шевелюсь, не вздрагиваю. Наконец-то.

На моих губах появляется медленная улыбка.

— Вот она.

— Я дала тебе то, что ты хотел, одиночка. Мы квиты. Я сдалась перед тобой. Что тебе еще от меня нужно?

Я удерживаю ее взгляд, и кажется, что воздух между нами воспламеняется, трещит от электричества, которое не имеет ничего общего с лабораторией, а связано исключительно с ней.

На секунду я задаюсь вопросом, не выбежит ли она, не бросит ли что-нибудь или не набросится на меня. Любое из этого было бы лучше, чем пустота, которую она подавала мне в течение нескольких недель.

Но она не шевелится.

Она просто стоит, ее грудь поднимается и опускается, как будто она бежала, кулаки сжаты у боков, костяшки пальцев побелели от напряжения. А ее глаза – эти зеленые, разбитые глаза – искрятся чем-то диким и живым. Первобытным. Горящим.

Она – хаос и разрушение, разбитое стекло, превратившееся в искусство.

В ее красоте есть насилие, дикая грация, которая заставляет тебя протянуть руку, даже если ты знаешь, что за это заплатишь кровью.

Никто, ни одна живая душа, никогда раньше не злила меня своей красотой. Но если кто-то и мог это сделать, то это была Фи.

— Ненавидь меня. Я хочу, чтобы ты, блять, ненавидела меня.

Мой голос становится низким, резким и хриплым, прорезая густой воздух между нами. Я сжимаю челюсти так сильно, что чувствую, как напряжение поднимается по шее.

Мне нужно что-то – что угодно, только не это безжизненное небытие, которое она дает мне вот уже несколько недель.

Фи делает шаг вперед, ее ботинки скрипят по полу, кончики черных армейских ботинок теперь касаются моих кед. Ее глаза сужаются до опасных щелей.

— Я ненавижу тебя, — шипит она, и яд в ее словах трещит между нами, как статическое электричество.

Я удерживаю ее взгляд, не моргая, и на губах появляется злобная улыбка. Запах ее аромата наполняет мой нос, напоминая мне, как чертовски хорошо она пахла, когда я был между ее бедрами. Она так близко, что я чувствую тепло, исходящее от ее кожи, чувствую пульс ее ярости под поверхностью.

Мой член дернулся в штанах, и я мысленно сказал себе, что речь сейчас не о сексе. Сегодня ему придется отойти на второй план.

— Повтори, — приказал я, кивнув ей подбородком, уже чувствуя на языке вкус ее неповиновения. Я прикусил нижнюю губу зубами. — На этот раз по-настоящему.

— Тебе мало того, что ты у меня отнял? Ты хочешь, чтобы я поблагодарила тебя за то, что ты убил человека, чтобы защитить меня? Этого ты хочешь, Джуд? Ты хочешь, чтобы я сказала тебе, что ты хороший мальчик? — она выплюнула эти слова, острые и едкие, и я клянусь, что они хлещут по моей коже, как кнуты.

Вот так. Давай, заучка. Дай мне это. Позволь мне разорвать тебя на куски.

— Спасибо, Джуд. Спасибо, что у тебя наконец-то выросли яйца и ты не стал таким трусливым, как твой гребаный отец…

Я не даю ей закончить.

Одним резким, отчаянным движением я хватаю ее, мои пальцы запутываются в густых волнах ее волос, когда я прижимаю ее спиной к доске. Громкий стук эхом разносится по пустой аудитории, отражаясь от стен, а моя грудь поднимается от неровного дыхания. Ее тело выгибается подо мной, руки инстинктивно ищут мою грудь.

Я коротко и неглубоко дышу ей в лицо, а челюсть сжимается.

— Дай мне это, Фи, — прошипел я, с трудом произнося слова сквозь стиснутые зубы. — Отдай мне всю свою боль, каждую унцию этой ярости в твоем злобном сердце. Я выдержу.

Мои пальцы