Внутри - Катрин Корр

О чем это он говорит?

Внезапно мама оборачивается и обменивается тревожными взглядами с супругой мэра.

«Это всё из-за Богдана. Это из-за него я слышу это… Эти звуки, голос… Я не хочу ничего знать о себе! Не хочу, не хочу!» — говорит Адель в моей голове.

Снова смотрю на маму: поцеловав отца, она снова садится на диван, держа за руки Виталину Юр и маму Архипа.

«В детстве Адель часто погружалась в тревожные состояния».

«Адель с детства считает себя лишней. Не хочу углубляться в эту достаточно неприятную тему».

Отец говорит, что останется здесь до утра, а нас просит вернуться домой и подготовить комнату для Адель на первом этаже. Он дает заплаканным Зое и Вадиму указания, что и как сделать: вынести из комнаты лишнюю мебель, включить увлажнитель и нагнать кондиционером необходимую температуру воздуха.

— Сколько она может находиться в таком состоянии? — спрашиваю отца.

— От одного дня до нескольких лет. Всё индивидуально, сынок. Но мы привезем Адель домой и будем стараться помочь ей вернуться к нам.

Немного помолчав, спрашиваю:

— Что для нее лучше и безопаснее: находиться там, где хорошо и спокойно, или там, где ещё ужаснее и страшнее, чем здесь?

Отец громко сглатывает и опускает голову.

— Ни то, ни другое. В первом случае ей там может понравиться. Настолько, что она захочет там остаться.

— А во втором? — спрашиваю, глянув на маму.

— Она испугается настолько, что не сможет оттуда выбраться. Но мы этого не допустим. Твоя сестра обязательно очнется, и всё будет хорошо.

«Милый, не задавай ей вопросы о детстве. До нас, я имею в виду. Она, конечно, всё равно ничего и не скажет, но не стоит ворошить прошлое».

Кажется, сейчас для этого самое время, мама.

21

— Перестань! — смеясь, закрываю лицо рукой. — Аверьян, хватит! Я выгляжу отвратительно!

— Ты выглядишь замечательно, — говорит он мне и снова жмет на спусковую кнопку. Фотоаппарат в его руках издает щелчок за щелчком. — Лучше, чем когда-либо.

— Лохматая, помятая и в одной футболке?

— Именно. Естественность зашкаливает! О, детка, это мои лучшие работы!

Его слова смущают меня. Отворачиваюсь, продолжая выпекать блинчики к завтраку. Вообще-то они всегда получаются идеально, но сейчас я отправляю очередной блин в мусорное ведро.

— Не понимаю, в чем дело? — разглядываю плоскую сковороду. — Почему всё пригорает? Знаешь, — бросаю взгляд через плечо, а Аверьян уже обнимает меня сзади, — это всё ты виноват.

— Я?

— Да! Ты меня отвлекаешь. Я не могу сосредоточиться на готовке. Если и следующий не получится, ты останешься без завтрака, потому что мое терпение не вечно.

Сдвинув в сторону край круглого воротника, Аверьян оставляет нежный поцелуй на моем плече и шепотом произносит:

— Говорят, у меня неповторимый голос. Даже сам Брэд Арнольд[2] позавидует.

— О чем это ты? — улыбаюсь, любуясь красотой ночи в его глазах.

— Очнись, Адель. Прошу тебя.

Не понимаю, о чем он, но мне делается смешно. Целую его в колючее лицо, а потом снова принимаюсь выпекать блинчики, вот только сковорода в моей руке уже другая: тяжелая, старая, с налипшими и горелыми кусками бог знает чего. Перед лицом болтается липкая лента с сотней налипших мух.

— Аверьян, что это? — спрашиваю, обернувшись.

Куда он подевался?

Где я?

— Да какая ты хорошенькая! — наклоняется ко мне рыжеволосая девушка в ярком летнем халате с белыми цветами. — Такая миниатюрная! Любишь конфеты?

— Это оставь на крайний случай! — отвечает ей другая, с густыми каштановыми волосами и большими зелеными глазами. — Лучше покорми её фруктами.

— Фруктами? Пф! Я тебе что, миллионерша? У нас долг по коммунальным платежам за полгода, а ты мне о фруктах говоришь!

— Вот, возьми! Внеси половину, чтобы вас не отключили, а другую — на мелкие расходы. И купи ей фрукты: бананы возьми, клубнику. Я бы и сама всё купила, но у меня срочный вызов! Даже в салон не успеваю заехать!

— И куда ты летишь на этот раз?

— Это неважно. У меня самолет через полтора часа, и я уже опаздываю! Всё, пока!

Я не хочу, чтобы она уходила. Мне здесь совсем не нравится.

— Постой! Ты хоть расскажи, во сколько спать её укладывать, как часто кормить? У меня нет детей, если что! Да и она молчаливая у тебя такая. И слова не вытянешь. Я совсем не умею ухаживать за детьми!

— Не паникуй! Меня не будет всего-то пару недель! Спать в девять, а ест она мало. Как птичка клюет. Просто спрашивай иногда, хочет она чего-нибудь или нет. Пока, Адель! Слушай тетю Ксюшу, а к дяде Игорю не смей даже подходить, поняла меня?

— Не уезжай!

Что с моим голосом? Почему он такой тонкий и тихий, как у ребенка?

— Я вернусь через две недели! Время пролетит быстро! Кстати, — говорит она напоследок рыжеволосой, — она у меня до сих пор читать не умеет. А ей уже как бы одиннадцать… Если научишь за это время хоть немного, щедро тебя отблагодарю!

— Всегда мечтала стать учительницей! — громко смеется та, помахав перед лицом денежным веером. — Хорошей тебе поездки, мамочка! Оторвись как следует!

— Я вообще-то на работу еду.

— То же мне, страдалица: кувыркается с нормальными мужиками и живет на широкую ногу! Ты там спроси у своего начальства, может, кто-то из клиентов с придурью? Вдруг им нравятся такие, как я? — Задрав халат, рыжеволосая демонстрирует пластмассовую ногу. Она что, наполовину кукла? — Личико-то у меня ничего!

Мне страшно и одиноко. Я не хочу оставаться здесь. А можно, как в прошлый раз, у той доброй тети, от которой пахло сладкими булочками?

— Ну что, принцесса, — подходит ко мне рыжеволосая, размахивая перед лицом деньгами, — бери свой чемодан и иди вон туда! Там твоя комната. Убраться я не успела, так что если начнешь чесаться от пыли, под раковиной ведро и швабра. Есть будешь? Вот только давай без слез! Мне тут ещё рыдающего дитя не хватало! Кстати, мой брат детей не переносит. И он не в курсе, что ты поживешь с нами какое-то время, поэтому советую тебе быть тихой и незаметной…

— Зоя тут блинчиков напекла. Говорит, ты их обожаешь. Чувствуешь, как они пахнут? Я знаю, что чувствуешь…

Блины. Я ведь пекла блины, где они? Где сковорода, где Аверьян?

— Это ещё кто? — раздается грубый мужской голос, вызывающий мурашки