Отец на час. Работает спецназ - Лина Коваль
Кулак и то не ноет.
- Блядь, - визжит пианюга, выкручиваясь, как старый уж. За харю свою хватается. - У меня тур в Сибири начинается послезавтра, как я теперь с фингалом?...
- Будешь много языком молоть - поддам второй, для асимметрии, так сказать. - Отправляюсь дальше. - И для красоты. Панда за роялем - такого в Сибири точно не видели. Аншлаг обеспечен.
Остановившись, по карте и компасу сверяюсь. К звукам прислушиваюсь.
Через километра два… Да, через два, по моим подсчетам, - первая деревня.
Сомнения берут.
Человеческих следов не видно, но ведь могли другой тропой уйти. Да и молодые они, может, и не в курсе, что надо за собой метки оставлять?...
- Привязался к нам, - причитает Побединский, хромая. - На мою голову. У нас бы, может, чего ещё и вышло с Федей…
- Я тебя предупредил.
- Она ведь меркантильная баба-то. И тебя бросит, не вывезешь ее. Как и я не вывез…
- Скорее, она тебя, оглоеда, не вывезла.
- Любила меня сильно, - мечтательно вздыхает. - Дурак был. Изменил по глупости. С ней же мужиком себя давно не чувствовал.
- Мужика в тебе и не было. Не обольщайся. - Прищуриваюсь и ускоряюсь.
Среди плотного леса сначала начинаются проплешины, а потом мы выходим на поле, за которым виднеются старинные избы. Явно заброшенные.
Из каменной трубы одной из них, самой низенькой, валит черный дым.
- Нашли, кажется, - выдыхаю с облегчением и перехожу на бег. - Догоняй, «мужик».
Глава 44. Влад
Широкое поле заканчивается заросшей проселочной дорогой, за которой трава достает аж до подбородка. Лет сто такого не видел. Распихивая сорняки и кустарники малины палкой, добираюсь до калитки.
- Ты там сходи, посмотри. Они - не они. Я пока здесь побуду, - выдает Николя с дороги. - У меня что-то бок прихватило!
- Не подохни только, - отвечаю, даже не оборачиваясь. - Тащить тебя обратно не собираюсь. Здесь отпою, как уж получится.
- Хватит надо мной смеяться! - орет вдогонку.
- Да пошел ты, гондон штопаный, - ворчу под нос. - Больно ты мне сдался. Ещё смеяться над тобой.
Из дома доносится шум голосов. Звонких, но не женских точно.
Прислушиваюсь, пиная кроссовкой засохшую грязь на завалинке. А потом, дернув старую металлическую ручку на двери, захожу в избу.
Сразу - полная тишина.
Только редкие, пугливые шепотки.
- Есть кто живой? Хозяева?... - спрашиваю, пригибаясь.
Потолки низкие - пиздец.
Либо дом так осел, либо для гномов строили.
В дальней комнате нахожу святую троицу: два страстотерпца с перепуганным чумазыми лицами и наш великомученик.
Бледный как полотно и с окровавленной ногой.
- Это за мной, парни, - говорит Леон, глядя на меня.
Не здоровается.
Спасибо тоже не слышу.
Неблагодарный, блядь.
- Ну и чего? Давно тут отдыхаете, парни? - спрашиваю и сажусь на коробку.
Она то ли от баяна, то ли от гармони. А может, это вообще одно и то же?... Не знаю.
Я не музыкант. Обычный русский мужик, далекий от искусства. «Рамштайн» уважаю, потому что громко и серьёзно звучит, и «Любэ» - на службе, за неимением первого, просто терплю, так сказать.
- Мы заблудились в лесу, - сообщает Леон. - А я под утро угодил в старый охотничий капкан. Ногу… разорвало!...
- Прямо-таки разорвало? - опускаю внимательный взгляд. - Ц-ц-ц…
- Там кровищи - лужа целая, - говорит один из подельников - самый рыжий.
Третий носом шмыгает, вот-вот разревется. Малой совсем. Лет тринадцать навскидку. Волосы торчком, нос крючком, сопли пистолетом.
- Ну е-мое. Идиоты малолетние!... - зло цежу.
«Пиздюки тупоголовые», - это про себя. Цензура.
- Мы промываем, промываем, а кровь все не заканчивается. Рана капец какая глубокая, там шить надо, - продолжает повествовать рыжий.
- Не надо, - на удивление стойко отвечает Николаев сын. Даже на Федерику становится похож. Губы - точно ее - поджимает. - Ниче мне не надо.
- Чем промывали-то, спасатели?
- Водой, - Леон отвечает серьёзно. - Колодец во дворе нашли. Заваленный был, но вода там чистая. Пили из него.
- Ладно хоть козленочками не стали, - хмурюсь.
Рыжий отпускает смешок, Малой шмыгает носом. Леон-Александр раздраженно закатывает глаза. Вылитая мать, когда она видит, что очередную сигарету закуриваю.
- Эх вы, - качаю головой и поднимаюсь с баяна, стягивая ветровку. - Кто ж водой раны промывает? И чему вас только на ОБЖ учат?
- Как телевизор тушить, - мелкий жалобно всхлипывает.
- И про… искусственное дыхание ещё, - рыжий добавляет. - Рот в рот.
- Вот этого не надо, - воздух рукой разрубаю. - Щас запрещёно!...
Склонившись над полусидящим-полулежащим Побединским, разматываю тряпку и аккуратно ее приподнимаю. Фиксирую ногу под коленкой, чтоб не дернулся, а он и не думает вроде. Терпит.
Рана действительно глубокая, ещё и рваная.
От пальцев до самой лодыжки расхерачило и уже потемнело.
- Сухожилия-то не повредил? Идти сможешь? - прищуриваюсь, разминая пятку.
- Ай.…
Леон стискивает зубы и смотрит мне в глаза. Повзрослел за лето, наглость с лица спала и щеки заодно увела.
Худой, как велосипед, стал, на папкиных-то харчах.
- Вроде могу, - пожимает плечами. - Сюда же как-то дошел.
Кивнув, пристально оглядываю остальных пацанов.
Кроме комариных укусов, ничего не замечаю. Свою ветровку с капюшоном отдаю самому мелкому. Судя по тому как трясутся - замерзли все трое, поэтому выбираю по возрастному принципу. Чтоб честно.
- Пойдемте уже. До машины часа три топать. Тебе - все пять, - обращаюсь к Леону. - Что вам в лагере-то не сиделось?... Гамадрилы...
- Устали отжиматься, - расстроенно делится рыжий. - Ещё и бегать заставляют.
- Пот экономит кровь - истина такая военная, - запечатываю рану тугой повязкой из какой-то старой скатерти. Я их так на войне наделался, что могу и с закрытыми глазами вязать. - На своем опыте прочувствуешь. Поотжимался бы, побегал - был бы целеньким. Поспал подольше да поссал поменьше. Делов-то.
Пацан зубы сжимает, но молчит.
Хороший знак: не скулит, не ноет, как некоторые.
- Пакет бы тебе, - хмурюсь, протирая ладони остатками скатерти, чтобы очистить их от крови. - Дождь если пойдет - худо тебе идти будет.
- А я там видел пакет. Сейчас. - Малой убегает и возвращается с прозрачным кульком. Ветровку мою придерживает,
